60-Е ГОДЫ, ИЛИ ГИМН СТАНДАРТУ

Всего за пятнадцать лет, между 1960-м и серединой 70-х годов, слово «стандартный» полностью сохранило смысл, но поменяло значение. Сначала его произносили с гордостью и воодушевлением, потом — равнодушно и наконец — с раздражением и даже негодованием. Как же это произошло?

Если перелистать газеты и журналы конца 50-х годов, то с их страниц раздастся победный возглас: новосибирские Черемушки, тульские Черемушки, Минские Черемушки! Название подмосковной деревусики, от околицы которой едва просматривался в послевоенные годы торжественный въезд в Москву у Калужской заставы (ныне — площадь Гагарина), стало символом великого переселения. Каждый город стремился к тому, чтобы как можно скорее рядом с разномастной его застройкой поднялись аккуратные жилые корпуса очередных «черемушек».

Сама одинаковость пятиэтажных домов (предел допустимой этажности без удорожающего постройку лифта), расчерченных швами между квадратными бетонными панелями, лишенных привычного карниза и завершенных обрезом плоской кровли, вызывала поначалу восхищение. Восхищение новизной было столь велико, что в ряде мест, где не было еще домостроительных комбинатов и потому не было бетонных панелей, швы между панелями изображались на кирпичных фасадах.

Стремление поскорее перебраться в новую квартиру «со всеми удобствами» было так велико, что именно однотипность квартир и одинаковость домов воспринимались как ценность, как достижение желанного и наконец доступного стандарта.

Прошло пять лет, микрорайонов, похожих как две капли воды, становилось все больше. Если вначале занятая ими площадь была по сравнению с территорией старого города ничтожной, то затем она сравнялась, а еще позже старый город почти везде стал маленьким прибавлением к огромным новым жилым массивам. Начались анекдоты, комические истории о людях, открывающих своим ключом дверь чужой квартиры, а еще десяток лет спустя такой анекдот разросся уже до кинокомедии «С легким паром!». Девальвация стандарта стала фактом. Чем дольше люди жили в новых квартирах, чем более привычными становились новые, поначалу такие непривычные районы «свободной планировки», тем более копилось раздражение.

Все везде одинаково — вот типичнейшее суждение современного горожанина. Вроде бы оно несправедливо: вслед пятиэтажным панельным домам пришли девятиэтажные из крупных блоков, потом появились девятиэтажные панельные, двенадцати- и шестнадцатиэтажные, появились поставленные группами «пластины» и «башни». Более того, все заметнее было изменение и улучшение планировки квартир. Они становились больше и просторнее. На фасады жилых домов пришел цвет. Лоджии и балконы придали поверхности фасада некоторую глубину, подчеркнутую светотенью... но «все везде одинаково!».

Толедо — древняя столица Испании

В попытке придать сборным домам толику своеобразия разные города стали вводить на своих домостроительных комбинатах какие-то специфические детали балконов, лоджий, подъездов, ограждений, сборные элементы детских игровых площадок в разных городах разные... и все же «везде все одинаково!».

Становясь туристом, наш горожанин из Тулы, скажем, попадает в центр старого Таллинна или в старую часть Ленинграда, Киева, Тбилиси и не устает восхищаться: у каждого города свое лицо. Но стоит ему заехать в новые жилые районы тех же Таллинна, Ленинграда, Киева или Тбилиси, и он констатирует: все одинаково, хотя если перед ним положить фотографии домов в этих городах, различить их будет нетрудно.

В чем же тут дело? Почему нас нисколько не раздражает стандартность автомобилей или заправочных станций, почему многих задевают попытки придать своеобразие по природе своей одинаковым автобусным остановкам, а однородность городского окружения вызывает в нас такое чувство, будто нас лишили чего-то очень важного? Непростые вопросы, и чтобы в них разобраться, необходимо вдуматься.

Во-первых, стандарт вовсе не относится к новейшим изобретениям, когда речь идет о городской среде. Стандартной была структура древнегреческого дома: глухая стена с калиткой в ней, маленький внутренний дворик, на который открыты все помещения. Стандартна структура западноевропейского средневекового дома: три или пять окон по фасаду, лавка на первом этаже, два жилых этажа, высокий чердак, занятый обычно складом. Стандартна структура крестьянского жилища, да и городского мещанского дома — на Руси их издавна покупали на рынке готовыми, разбирали по бревну, перевозили и собирали вновь. А дворянское жилище?

Откроем «Записки революционера» П. Кропоткина: «В этих тихих улицах, лежащих в стороне от шума и суеты торговой Москвы, все дома были очень похожи друг на друга. Большею частью они были деревянные, с ярко-зелеными железными крышами; у всех фасад с колоннами, все выкрашены по штукатурке в веселые цвета. Почти все дома строились в один этаж, с выходящими на улицу семью или девятью большими светлыми окнами. На улицу выходила «анфилада» парадных комнат...»

Почти всегда однотипна и структура многоэтажного «доходного» дома предреволюционной постройки с одной или двумя парадными лестницами, поднимающимися из просторных подъездов, которые хочется назвать вестибюлями.

Начало XVI в. План города Витри-ле-Франсуа. Итальянский архитектор Маринш

По-видимому, дело не в стандартности структуры. Тогда в чем? В индивидуальности деталировки, украшений, декора? Несомненно, хотя при внимательном анализе мы, безусловно, обнаружим и здесь множество типовых деталей. Например, гипсовые львиные маски и прочие барельефы, которыми так любили украшать оштукатуренные «под камень» деревянные свои особнячки обитатели арбатских переулков, обычно покупались готовыми на особом рынке. Двухколонные «портики» перед типичными лондонскими домами (один портик на два соседних дома, так что несколько ступеней ведут не к одной, а к двум дверям) всего трех-четырех типов.

Нет, главное все же не в украшениях. Главное — в размерах и в способе расстановки зданий, в сочетании размеров и способа планировки микрорайона.

В самом деле, пока речь идет о двух, трех или четырех этажах, фасад здания по габаритам своим все еще сопоставим с человеческой фигурой, с деревом и кустом, с дверьми подъезда и уличным фонарем. В этом случае каждая деталь, каждый нюанс формы или цвета мгновенно фиксируется взором. Они — значимы! Когда дом тянется на двадцать или даже сорок шагов по улице, смена характера стены происходит часто. Улица между такими домами довольно узка, так что мы не всегда можем охватить взглядом весь дом на противоположной ее стороне: приходится поворачивать голову, и влево, и вправо, и вверх. Поэтому какой-нибудь скромный эркер, в боковом окне которого к тому же виден цветок в горшке и занавеска, приобретает огромное значение.

Проезды или узкие проходы внутрь дворов из-за небольшой длины каждого дома следуют часто, один за другим, и какое-то особое любопытство, возможно доставшееся нам в наследство от древнейших времен, непременно заставит заглянуть, нет ли там чего-то особенного. Чаще всего нечто занимательное обнаруживается — так, если в Вильнюсе спускаться к Ратушной площади от Остробрамской часовни, вдруг видишь деревянного гусляра, усевшегося у бокового подъезда, и... не подойти невозможно. А что за чудо — оказаться перед Крутицким теремом в Москве, пройдя несколько десятков шагов по ничем не примечательному переулку.

Старая Хива. Ворота Палван-дарваза. XIX в.

Иное дело, когда огромной длины (с конца 60-х годов их стали растягивать до полукилометра) и высоты дома стоят с огромными же разрывами между ними. Расстояние до соседнего фасада так велико, что дом виден целиком. Тайны в нем нет, и, подходя ближе, ничего нового обнаружить не удастся. Даже если и есть какие-то индивидуальные детали, они слишком малы в сравнении с безмерностью фасада, и потому их силы недостает, чтобы преодолеть разрыв между человеком и жилым «ульем», созданным для него.

Где же архитектор и почему он этого ухитряется не видеть?

Вначале архитектор был несколько ошеломлен гигантским объемом строительной программы и слишком углублен в новые для себя задачи крепнувшей на ходу домостроительной промышленности: новые конструкции, новая технология, новые правила расчетов. К тому же, что греха таить, белые брусочки пенопласта, изображавшие огромные «в натуре» дома, вовсе не казались сверхкрупными на макетах целого жилого района, который следовало возвести за несколько лет. Маленький дом просто «потерялся» бы на огромной плоскости, отведенной под новый микрорайон.

План Вашингтона. 1794 г.

Когда первое ошеломление прошло, обнаружилось, что новая строительная технология так зажала мысль архитектора в тиски, что двинуть рукой или ногой трудно чрезвычайно. Архитекторы пытались ставить рядом дома разной этажности, но ведь если все дома вытянуть на отметку самого высокого, то «выход» жилой площади с той же территории увеличится и даже без перестановки башенных кранов. В экономическом смысле это лишь своего рода трюк: чем дома выше, тем реже их нужно ставить, но строить редко поставленные высокие дома проще, и чем они длиннее, тем удобнее строителям.

Архитекторы пытаются добиться более мелкой расчлененности дворов, усложнить дома в плане, тогда требуется больше точек стоянки подъемного крана. Значит, нужен не рельсовый башенный кран, а колесный, но благодаря хитроумной системе экономического обоснования строителям выгоднее именно башенный кран, хотя он наименее экономичен. Архитекторы стремились уменьшить размер сборных деталей (тогда и кран понадобился бы меньшей мощности), домостроительные комбинаты остаются заинтересованы в том, чтобы увеличить их размеры и вес.

Разлад полный, и к концу 70-х годов фактически роль главного архитектора города стал играть домостроительный комбинат.

Только растущее чувство социального протеста против торжества стандарта в сверхчеловеческих масштабах застройки, за возрождение и развитие своеобразия городов страны, подкрепляемое усилением роли местных Советов, обещает изменить сложившийся порядок. Архитекторы, заключившие творческий союз с наиболее подготовленными инженерами-конструкторами, давно к этому готовы. Долгие годы борьбы за снижение этажности, за восстановление двора и квартала с человечностью их масштаба, но без прежних их пороков начинают давать первые плоды.

Ленинградцы разработали проектную программу, позволяющую из тех же деталей возводить дома от двух до четырнадцати этажей с высокой мерой подлинного многообразия застройки. Минские архитекторы продвинулись в том же направлении еще дальше. Впереди — радикальное преобразование домостроительной индустрии.