ФОРМУЛА ЛАБИРИНТА

В сборнике коротких новелл, созданных итальянским писателем Итало Кальвино, есть одна, которую нам показалось уместным перевести:

«В Евдоксии, разбегающейся вверх и вниз извилистыми улочками, лестницами забегающей в тупики и запутывающейся в руинах, хранится ковер, на котором можно увидеть подлинный облик города. На первый взгляд кажется: ничто не может быть менее похожим на Евдоксию, чем рисунок ковра. Его порядок образован симметричными фигурами, с мотивами, повторяющимися вдоль прямых и круговых линий; он весь разлинован полосами ярчайшего цвета, и переплетение их основ можно проследить до конца, не отводя взора от избранной нити. Стоит, однако, приглядеться повнимательнее, и вдруг обнаруживаешь, что каждой точке ковра соответствует какой-то пункт города и что все, что есть в городе, включено и вплетено в рисунок, что оно выложено в нем сообразно действительным взаимосвязям, ускользающим от тебя, когда взор твой теряет остроту в тесноте, толчее и гаме. Фрагментарная перспектива, которую тебе вдруг удается уловить, являет взору всю суету Евдоксии, вопли мулов, пятна сажи, запах рыбы; но ковер убеждает в том, что есть такое место, откуда город раскрывается в своих подлинных пропорциях, обнажает геометрическую конструкцию, запрятанную в наименьшем фрагменте, в мельчайшей детали.

Ташкент. Фонтаны

В Евдоксии нетрудно заблудиться, но, когда сосредоточенно вглядишься в рисунок ковра, улица, которую ты искал, вдруг опознается в виде нитки цвета индиго, или шафрана, или прелой вишни, и та, долго покруживши, вводит тебя внутрь пурпурной ограды, которая и есть твоя цель. Каждый обитатель Евдоксии сопоставляет собственный образ города с неподвижной упорядоченностью ковра, с его устойчивостью он сопоставляет собственные страхи, в сплетении арабесок вычитывает повесть собственной жизни, извивы своей судьбы.

Обратились к оракулу: в чем таинственная связь между ковром и городом, столь непохожими друг на друга. Один из них — звучал ответ — обладает формой, которую боги придали звездному небу и орбитам, по которым кружат миры; другой служит лишь его приблизительным отражением, как и все, что сотворено рукой человека.

Волхвы давно уже верили твердо, что гармонический рисунок ковра — дело божеств; такую интерпретацию слов оракула признали не подлежащей сомнению. Но столь же нетрудно сделать противоположный вывод»...

Евдоксия и ее ковер — порождение фантазии писателя. Но каждый город во многом подобен и этой Евдоксии, и ее замечательному ковру. Годами градостроители пытались выткать такой «ковер», найти такое отображение городского устройства, чтобы охватить его целиком на одной схеме. После сотен попыток градостроителям пришлось отступить — такое изображение оказалось им недоступно.

Есть в городе зоны труда и быта, но они сложно переплетены и все плотнее перепутываются. Есть центр и периферия, но отношения между ними далеки от простоты. Есть ступени движения от общего к частному, но можно перескакивать через несколько ступеней. Есть известные, бросающиеся в глаза черты города, но есть запрятанные в его толще, незаметные, вроде коммунально-бытового хозяйства. Есть пространство отдыха и пространство досуга, но и они способны совмещаться, накладываться — так парк в будний день служит отдохновению, а в праздничный день он же становится пространством интенсивного проведения досуга.

И все же безуспешность каждой отдельной попытки охватить той или иной «формулой» весь город отнюдь не означает беспомощности совокупности всех попыток. Напротив, нам удалось понять, что есть в городе вещи программируемые и есть такие, что вырастают из своеобразного диалога программиста и городской жизни. Совмещение разных попыток понять «весь» город позволило, во всяком случае, увидеть, что у него есть «каркас», устойчивый, мало изменяющийся за века, и есть «ткань», куда более подвижная, переменчивая. Каркас способен к развитию за счет своей устойчивости, тогда как городская ткань не столько развивается, сколько переживает бесчисленные метаморфозы: перестраиваются дома, преображается структура внутриквартального пространства, магазины и клубы, фабрики и парки сменяют друг друга.

Сложение вместе разных попыток понять сложность города привело к тому, что мы стали различать «путь», прокладываемый каждым в отдельности и всеми вместе через толщу города; «ориентир», позволяющий всякий момент уяснить, какую точку в системе координат города мы ощущаем под ногами. Мы увидели «район», границы которого отнюдь не обязательно совпадают с юридическими границами района или микрорайона, но он явно имеет какой-то собственный центр. Мы заново осмыслили понятие «границы», по ту и другую сторону которой городская среда видоизменяется ощутимым образом. И еще раз мы заново осознали, что есть в городе «узлы» — сгустки человеческой активности, у которых есть собственная энергия развития; вдруг транспортная остановка обрастает сначала торговым центром, затем к нему присоединяется культурно-досуговый центр, и происходит это все отнюдь не обязательно там, где предполагалось.

Иными словами, от попыток уяснить «абсолютную» формулу градоустройства нам удалось перейти к вероятностной. Это немало.