Библиотека
Карта сайта
Ссылки







предыдущая главасодержаниеследующая глава

Северное Подмосковье


Низкий дом с голубыми ставнями. Не забыть мне тебя никогда,- Слишком были такими недавними Отзвучавшие в сумрак года.

Сергей Есенин

Московские вокзалы в выходные дни напоминают растревоженный муравейник. Поначалу теряешься, попадая в людскую круговерть возле касс, табло и электропоездов. Но, присмотревшись, видишь, что все здесь подчинено строгому расписанию. Беспрерывно подходят и отходят поезда. Ощущение такое, будто вся Москва снялась с места и отправляется путешествовать. Отправимся и мы в путь по городам и весям великого Подмосковья на встречу с деревянной Русью, подчиняясь ориентации географических карт на север.

Лосиноостровская, Лось... В этих названиях остановок слышатся отзвуки шумящих боров, окружавших древнюю Москву. Справа по ходу движения от платформы Маленковская к платформе Яуза уходят к горизонту лесные кущи. Это остатки древних подмосковных дебрей, где когда-то видимо-невидимо было зверья и дичи, где и теперь на полянах стоят могучие красавцы дубы, что помнят перекличь охотничьих рожков и взмах соколиных крыльев. А сейчас безбоязненно близ людского жилья разгуливают лоси, застывая на вершинах холмов и задумчиво слушая тишину леса с дальними посвистами электричек и напряженным гудом высоковольтных проводов.

Проезжаем мимо Мытищ, древнего подмосковного таможенного города, где в старину Орали пошлину - «мыт» - с направляющихся в столицу торговых гостей. Но здесь мы не выходим, так как нынешний индустриальный районный центр не сулит нам встречи с деревянной Русью.

Давайте уедем подальше от Москвы. Живут же где-нибудь вдалеке от шумной столицы старик со старухой в избе с резными наличниками, у которых пышет жаром русская печь, а в красном углу светится экран телевизора.

От станции Щелково на местном автобусе, минуя придорожные села и деревеньки с новенькими железными и шиферными крышами, доедем до села Фряноно.

Первые сведения о селе относятся к XVII веку. Известно, что в 1680 году Фряново представляло собой большое село, где была деревянная «шатровая вверх» церковь: «...имелись в ней образы местные, да три царские двери, да два колокола, а книг нет». Любопытно и то, что фряновцы за право иметь на селе церковь были в 1699 году обложены данью в размере «пяти копен сена, да пяти копен жита». Конечно, в нашем представлении этот налог звучит чисто символически, однако запись о том, что в случае нарушения сроков выплаты двери церкви будут запечатаны, свидетельствует о трудности его погашения.

С такими предварительными сведениями о селе мы подъезжаем к Фрянову. С правой стороны проплывает приземистое деревянное сооружение. Успеваем заметить венчающую луковичную главку. Неужели это и есть наша древняя церковь? Сейчас мы наверстаем эти триста метров от остановки и начнем таинство исследования. Поэтому снисходительно окидываем взглядом зашитые дощечками и раскрашенные миниатюрные домики, выстроившиеся напоказ по обеим сторонам крутой улицы к речке Шеренке. Кусты сирени и вишни в палисадниках придают этим домикам милый безыскусный уют.

Автобус, почти задевая за угол сруба, проезжает мимо необычного дома. Мы, пораженные мелькнувшим видением, забываем о фряновской церкви. От остановки почти бегом устремляемся к дому. Не ошиблись ли?! Под № 34 стояла изба, крытая осиновой дранкой с отливающими металлическим холодом венцами сруба и солнышками в завершиях наличников.

Да, время, которое сокрушает камни, здесь отступило. По неведомому стечению обстоятельств изба не пожелала смешаться с новой застройкой и осталась стоять, не отступив ни на пядь от прежней красной линии уличного порядка. Но все же следы борьбы избы со временем остались. Из-за обветшавших и просевших нижних венцов сруб дал крен в сторону шоссе. И хотя завалинка с дощатой обвязкой поддерживает избу, высокий фронтон «тянет» сруб, производя впечатление надвинутой на глаза шапки. И еще со стороны замечаешь, что крыша избы резко обрывается сразу же за сенями. Где же пристройка хозяйственного двора?

Как не заглянуть в такой дом! Однако иногда встречаешь сумрачных, неразговорчивых хозяев, и как-то становится неловко, что докучаешь им своими вопросами. Но здесь нас гостеприимно встретил семидесятилетний хозяин дома Николай Иванович Камин. Это мы уж потом узнали, что ему за семьдесят. Сначала же, как только после нашего стука открылась тяжелая плотницкая дверь, на пороге вырос худощавый человек с приветливым выражением лица, будто он давно нас ждал и вот, дождавшись, приглашает заглянуть в его «историческую хибару». Он так и сказал: «хибару».

Очевидно, на селе Камина выделяли и не раз расспрашивали об истории дома, так что нам почти не приходилось задавать хозяину вопросов. Он сам начал рассказ:

- Прадед в ней жил. Вроде бы она, изба-то, уже стояла. В общем, лет двести будет. А вышку-то и двор во время последней войны на дрова разобрали.

Мы слушаем. Не перебиваем. В уме прикидываем: неужели изба - современница Радищева? Вряд ли. Столько лет сруб не стоит. Но что за корысть Камину вводить нас в заблуждение? Просто уж так повелся счет народный: умер дед - век, умер отец - еще век.

- Вышка и двор под одним коньком были,- говорит, вспоминая, хозяин. И нам ясно, что встает перед его взором изба детства, где знакома ему каждая трещина и сук в бревне, скрип на ходу каждой половицы.

«Ах, под одним коньком...» - мы все прикидываем. Так это же брус - тип жилья, когда «вышка» - холодная летняя комната - и сруб хозяйственного двора располагаются в одну линию с избой. Вот отчего владение под № '34 произвело на нас странное впечатление куцым своим видом.

- Да, да, лет двести будет...- задумчиво подытоживает хозяин. Мы ему не перечим. Не так уж важна для нас дата крестьянской постройки. Главное другое - изба рублена по старым правилам плотницкого искусства, именно в этом ее достоинство.

В старину был обычай при новостройке закладывать монету в нижние венцы левого угла дома. Вот бы найти такую монету - и ясен вопрос. Но изба стоит крепко. В ней живут. Как странно видеть здесь телевизор и магнитофон. Бревенчатые стены затаились за обоями. Почему ж так волнующе действует на нас вид обычной когда-то крестьянской избы, чудом сохранявшейся в селе Фрянове?

Навыки плотницкого искусства, идя с языческой Руси, передаваясь на протяжении столетий из поколения в поколение, достигли к XVII-XVIII векам вершин творческого мастерства. В последующем набор строительных приемов при рубке жилого сруба несколько видоизменился, но без значительных перемен.

Сейчас мы. горожане, просто получаем ключи от готовых квартир, а крестьянину приходилось обдумывать свое будущее жилье еще на пустом месте. Крестьянин должен был знать, что новой стройкой он начинает уличный порядок или продолжает уже построенный ряд домов на селе. Такой осмысленный подход к архитектуре жилища мы видим и в избе Камина, которую теперь можно смело назвать памятником традиционной народной архитектуры.

Сруб избы Калшна, или клеть, как его называли в стародавнее время, рублен в обло. Поднятый пол в избе образует подклет, хотя и не такой высокий, как в северных областях, но все же придающий постройке вид более внушительный, а высокий фронтон избы кажется намного выше плоских крыш соседних домов. Крутой уклон крыши избы Камина прекрасно обеспечивал сброс атмосферных осадков. Слеги - продольные бревна подкровельной конструкции, на которые настилался тес,- выступали на 1 метр 20 сантиметров над окнами и защищали их от зимней пурги и летних ливней.

Под углами основания фронтона располагаются в два бревна консоли-помочи. Они не только служат поддержкой «подкуретной» слеги, но и зрительно необходимы для плавного перехода от стен сруба к кровле.

Подкуретная слега, или третье бревно консолей, служила опорой для «куриц» - еловых корневищ, обработанных в виде крюка. Потом уж, когда мы с разрешения Камина облазили всю избу, обнаружили на чердаке под кровлей на слегах следы от куриц, а вот самих куриц не было. Кровля избы неоднократно ремонтировалась. Хозяин не помнит, крепился ли у него тес на курицах. Не помнит Николай Иванович и старую «черную» печь, что была в избе. Не помнит встроенных лавок и воронцов, на досках которых располагались крутобокие крынки и прочая нехитрая утварь крестьянского обихода. Но то, что не сохранила человеческая память, сумела сохранить сама изба.

Голландская печь, появившаяся здесь в начале нашего века, стены и потолки, обитые фанерой и оклеенные десятками слоев обоев, современная мебель - все это выглядит в избе чужим, будто зашедшим на минуту. Но, обводя взглядом избу, замечаем скрытое под обоями мощное тело потолочной балки-матицы. Как нам мешают эти розовенькие обои! И, словно угадывая наши желания, Николай Иванович показывает ему ведомое потаенное место и отводит от стены бумажный пласт.

Как будто перед нами разверзли завесу времени. Мы увидели иссиня-черный прокопченный потолок и штрабы - следы врубки от воронцов и лавок. Нам этот вид был милее любых палат с гобеленами и узорным паркетом, потому что Эти следы подтвердили наше предположение. Истинно, мы находились в старинной курной избе, Конечно, она не была современницей Радищева, но, пожалуй, ее можно датировать пушкинским временем.

Курная изба!.. Каким далеким кажется тот крестьянский быт. Как не верится, что в этой избе не было печного дымохода и дым наполнял избу, оседал сверху сизой пеленою. И это в то время, когда просторы России уже оглашал пронзительный паровозный гудок! Однако известны курные избы и более позднего времени. Для примера можно вспомнить построенный в начале нашего столетия дом С. Третьякова в деревне Гарь Архангельской области. При сравнении двух изб бросается в глаза маломерность нашей подмосковной, но лесные великаны стали исчезать в окрестностях древней столицы еще в XVIII веке.

Оба дома принадлежат к одному типу - брус и понесли одинаковые утраты. У того и другого нет хозяйственных построек. Но хозяйственные дворы легко представить по аналогии с усадьбами в деревне Гарь и в селе Фрянове, сохранившими их, но утратившими «лицо» старых домов.

Отличительной особенностью северных курных изб является наличие «дымников» в потолке - дымоотводов через деревянные короба с задвижкой, тогда как в Подмосковье так и не усвоили такую конструкцию и выпускали наполнявший избу дым через дверь или окно, создавая невыносимые условия для жилья. Угореть в таких избах было обычным делом. Просто оторопь берет, когда перечитываешь страницы «Путешествия из Петербурга в Москву».

Николай Иванович Камин улыбается. Жмет на прощание нам руки. А мы все не можем избавиться от образов, нахлынувших на нас. Ведь это же он, Камин, представитель четвертого поколения крестьянской семьи, живет в избе, которая в дымной полутьме хранила от холода своих первых обитателей и здравствует ныне, освещенная электричеством, с телевизором и магнитофоном. Правда, хозяин знает, что изба доживает последние дни, и думает о новой стройке, но как необходимо сохранить его дом для музея народного зодчества.

С щемящим чувством отошли мы от избы Камина. Живо вспомнились есенинские строки: О красном вечере задумалась дорога. Кусты рябин туманней глубины, Каба-старуха челюстью порога Жует пахучий мякиш тишины.

Мы пошли по селу, вглядываясь в новый облик сельской улицы. Через дом, а то и на каждом доме ярко светились красные пятиконечные звезды. Так фряновцы отметили избы, откуда ушли и не вернулись солдаты Великой Отечественной. Дорогой ценой досталась победа нашему народу. Здесь не был фашист, но, вспоминая другие сожженные деревни и села, невольно думаешь, какой же неизмеримой болью должна была отозваться в сердце солдата каждая пылающая изба, каким гневом должны были загораться глаза советских воинов, видевших на месте родных сел остовы печных труб на пепелищах.

Мы подошли к окраине села, оглянулись и увидели крыши домов, утопающие в сиреневом море. И сейчас, когда мы видели Фряново со стороны, оно поразило нас своим обликом. Проходили над селом годы, столетия. Менялся облик домов, но неизменным оставалось, их расположение на некогда выбранном изволоке берега реки Шеренки...

С чувством недоумения остановились мы перед нелепо выглядевшим сооружением, похожим на большой пожарный сарай. Не хотелось верить, что это неуклюжее строение и есть фряновская церковь. Но восьмигранная ротонда с главкой, вздыбившаяся над сооружением, не оставляла сомнений. Мы подошли к зданию с восточной стороны, и перед нашими глазами возник, напоминая тупой нос дебаркадера, пятигранный прируб алтаря.

Сруб храма был наглухо зашит тесом. На миг нам представился крестьянский парень, озорства ради облаченный во фрак и манишку. Такими нелепыми выглядели здесь пилястры, прикрывающие торцы бревен поперечных стен. На досках пилястр был вырезан цветок, образованный круговыми движениями циркуля. Заколоченные «итальянские» окна с резными наличниками красовались на гранях ротонды. Мы обошли храм, подчиняясь строгой дисциплине исследователей - проверить на ощупь каждую деталь пусть и за глаза бросовой постройки.

Первая удача! На юго-западном углу трапезной обшивка оторвана и из прорехи выглядывают кряжистые бревна. Выступавшие торцы поперечной стены спилены, очевидно, чтобы не мешать тесовой обшивке.

Входим в церковь. Оказывается, пол лежит почти на земле. Этим объясняется приземистость сооружения. Ведь отличительным свойством древних культовых памятников деревянного зодчества всегда была высота и наличие просторного подклета под плахами пола. Видимо, при перестройке фряновской церкви подгнившие венцы просто удалили без замены.

Глаза постепенно привыкают к полумраку. Сквозь щели в ставнях широких окон скупо сочится свет. Следы первоначальных окон искать бесполезно. Растесанные проемы их начисто поглотили. Портальная стена, отделяющая помещение храма от трапезной, вырублена на всю ширину и высоту. Нет, по этим деталям совершенно невозможно понять, какого времени фряновская церковь.

В полумраке храма просматривается редчайший для деревянных церквей Подмосковья прием перекрытия потолка «в небо». К полутораметровому в диаметре кругу сходится лучами каркас, образуя усеченную пирамиду. Каркас забран тесом, обработанным топором. В старину такое «небо» расписывалось.

Итак, найдены следы древней постройки, и это дает нам право верить, что придет черед реставрации и фряновской церкви. Над изволоком Шеренки вознесется шатер памятника народного искусства. С этим образом мы и ушли из Фря-нова, держа направление через поля и перелески на село Душоново. Нет, мы не усложняли свой путь. Нам просто хотелось пройти по этой древней земле, а не ехать автобусом каких-то шесть километров.

Странное ощущение испытывали мы, подходя к Душо-нову. Нам показалось, что, поплутав по лесу, мы возвращаемся во Фряново, до того схожи эти села. Впрочем, схожей была и их история. В прошлом веке оба села являлись центрами мануфактурного производства. Ныне текстильные центры сместились на новые места. Тихой стала жизнь в Ду-шонове- Но до сих пор стоят как монументы недобрым словом помянутому наемному труду полуразрушенные корпуса частного предприятия.

На улицах села выстроились свежевыкрашенные дома. Из распахнутых окон слышна музыка. Ветер теребит пестрые занавески. И здесь в палисадниках буйствует сирень, в садах гуляет яблоневая кипень.

На сельском кладбище в Душонове стоит деревянная церковь. Нет, не ее романтическая ветхость очаровывает нас. Перед нами синтез плотницкого искусства, настоящий XVII век, который не смогли скрыть поздние ампирные одежды. На высоком, почти двухметровом, подклете плывет эта деревянная постройка над кладбищенскими зарослями, сохраняя оптимистический настрой, ярость к жизни своих древних строителей.

Да, время не миновало детище плотницкой артели. И здесь, как и в церкви Фрянова, портальная стена между помещениями храма и трапезной вырублена. Однако размеры ее видны по сохранившемуся нижнему венцу, служившему порогом.

Древние косящатые и волоковые окна в XVIII веке были слишком малы для поместного дворянства. Редко их встретишь сохранившимися на памятниках деревянного зодчества. Не явилась исключением и душоновская церковь. Но ее растесанные окна, ослабив конструктивную прочность сруба, все же сохранили следы подлинных окон, по которым их можно восстановить. К счастью, настоящее волоковое окно мы нашли в алтарной части храма - с северо-восточной грани апсиды лился узкий сноп света.

Душоновская церковь раскрывала перед нами свои поистине архитектурные сокровища. Мы узнавали почерк мастеров в косящатых рамах второго света на южной и северной стенах храма. Истинная удача для реставраторов! Еще бы, Б алтарном помещении сохранился фрагмент древнейшего потолка, забранного «в елку». По следам от врубок исчезнувших потолочных балок можно было предполагать, что подобный потолок перекрывал и основное молельное помещение.

Мы торжественно переступали по плахам пола, словно студенты, попавшие на семинар к известному профессору. Те, кто учился в художественных вузах, помнят, что есть такой экзаменационный прием, называемый у студентов «угадайкой». Показывает вам профессор иллюстрацию, но подпись тщательно закрывает. Вы же должны блеснуть эрудицией и назвать произведение и имя его автора. Так и нас в душоновском храме экзаменовали плотники-древодели. На западной стене храма и в трапезной следы врубок. Что бы это могло быть? Будто спрашивает нас время, будто с хитрым прищуром вопрошает артельный плотник. Ну конечно, это следы от встроенных лавок. Именно лавок. Ведь во времена Древней Руси трапезное помещение не было молельней. Здесь и трапезничали, и судили-рядили, а то и совсем неподходящие к месту слова гремели в этих стенах, когда вскакивали с лавок разгоряченные перебранкой спорщики.

В храмовой же части у западной стены сидели на лавках немощные старцы, кому уж не выстоять было долгую службу. Следы от лавок сохранились и на внешней северной стене храма. Врубки прослеживаются на довольно большой высоте. И опять вопрос: отчего лавки так высоко были устроены? Очевидно, здесь когда-то шла галерея-гульбище.

Что же, пока мы успешно отвечаем на вопросы древнего плотника. Но задаст ли он нам вопрос посложнее? Да, задал самый главный вопрос: а какого типа была душоновская церковь? Запись о ней в писцовых книгах гласит, что она «клетцка», то есть рублен для церкви обычный прямоугольный сруб. Но каково было его завершение? Как будто сам собою дорисовывается к ее современному облику шатер. Но пока нам нечем подкрепить это предположение. Ведь следов на давно переделанной крыше не существует. Здесь еще надо подумать.

Мы вернулись во Фряново и поехали в Загорск, зная заранее, что не встретим на пути больших старинных сел. Ровная лента шоссе летела через бесконечный лес. То был настоящий лес, чистый и светлый, будто кто-то прошелся ранним утром с граблями по его полянам. Дремучий лес - это еще не лес в плотницком понимании. В нем много завалов, прелой листвы и сухостоя. Большей частью дремучий лес не здоров, и не встретишь в нем дерева хотя бы в двадцать сантиметров в поперечнике. По дремучему лесу и бродить неприятно. А эти места радовали глаз светлыми картинами русского смешанного леса, где на околках в хороводе переплелись руками березки с молодыми дубками.

Из Загорска на запад шла полевая дорога к селу Благовещенью. Остался позади посад с уютными домиками, раскиданными на крутых улицах, а мы все шли и шли по пружинистой полевой тропе. Впереди на горизонте темнел лес. Над нашими головами, ввинчиваясь в пронзительную синь, звенел жаворонок. Мы шли на встречу с древнейшим памятником деревянного зодчества Подмосковья. Каждому, кто любит путешествовать, знакомо чувство постоянного удивления, когда на путях-дорогах вас поджидают все новые и новые впечатления.

Мы входили в село Благовещенье, и нам казалось, что время повернуло вспять. Трех столетий отечественной истории с битвами, крушениями, миром и возрождением не было. Стоит, как и стояла, в центре села деревянная церковь, а вокруг нее сгрудились крестьянские избы, образовывая как бы маленькую крепость. Вот так закрыть глаза и увидеть вместо условного ныне забора из дреколья и жердей бревенчатый тын с наглухо заложенными воротами, с зорким оком сторожевого, ощупывающим вас из щели волокового окна стрельницы. Что за путники? С добром ли идут?

Даже количество дворов в сегодняшнем селе Благовещенье совпадало с данными Писцовой книги XVI века. Все те же тридцать изб прожили века. Но конечно, кроме плотницкого храма и двух прудиков возле него, не ищите в обликах домов патриархальных следов. Однако удивительно живуча планировка села. Раз найденная разбивка плана обусловила вековечное существование крестьянских дворов, собранных воедино на плоском холме, выросшем во чистом поле. И отчего крестьяне села Благовещенья вздумали обзаводиться хозяйством вдали от надежных стен Троице-Сергиева монастыря? То ли поближе к возделываемым землям, то ли чтобы быть подальше от вездесущего монастырского ока? Как бы там ни было, стояла уже, как упоминает Писцовая книга, в 1587 году на селе церковь «деревянная вверх», то есть шатровая.

В плане храм обычен. К квадрату молельного помещения с востока прирублен пятигранный алтарь. С запада к храму примыкает прямоугольный притвор трапезной. Деревянные культовые памятники Подмосковья большей частью однотипны и различаются лишь размерами трапезной, которая рубится либо заподлицо со стенами храма, либо по ширине алтаря, то есть несколько меньше ширины основного объема здания.

Первое, что бросилось в глаза при осмотре памятника и что сразу уничтожило большую часть сомнений в его древнем происхождении, это три окна на южном фасаде церкви.

Храм в селе Благовещенье, пожалуй, как ни один из подобных памятников в Подмосковье, сохранил образ сурового средневековья. Мощные косящатые обрамления окон резко подчеркивают волнистую поверхность открытого сруба, израненного, иссеченного в конце прошлого века, когда к живому телу плотницкого произведения прибивали бруски под тесовую обшивку. Вместо оконных решеток колоды благовещенской церкви ощетинились шипами из кованого железа. Вроде бы они и места в проеме не занимают, и потоку света не препятствуют, но поди влезь попробуй! В них что-то даже угрюмое видится. Уж слишком эти пики-шипы откровенны в своей значимости - оградить здание от супостата.

Ни на одном памятнике архитектуры XVII века мы не встретили подобных оконных ограждений. «Отчего же XVII век, когда речь идет о церкви XVI столетия?» - спросите вы. Дело в том, что во всех путеводителях по Подмосковью церковь в селе Благовещенье датируется серединой XVII века. Авторы ссылаются на сообщение Писцовой книги под 1646 годом: «...церковь Благовещения пресв. Богородицы деревянная, вверх шатром...» Сообщение взято из выписок В. и Г. Холмогоровых, которые в начале нашего века собрали и опубликовали исторические материалы о церквах и селах Подмосковья XVI-XVIII веков.

Странно, что авторы не заметили у тех же Холмогоровых первой строки, где говорится, что «село Благовещенское в 1587 г. Московского уезда, стана Радонеж и в Белях вотчина Троице-Сергиева монастыря; а в селе церковь Благовещенья пречистой Богородицы, деревянна вверх, ветха...».

Итак, в 1587 г. церковь уже ветха!

Таким образом, церковь на селе существовала с XVI столетия и, как это обычно бывало, починялась, когда приходила в ветхость.

На северо-восточной стене храма мы увидели косящатое окно, аккуратно устроенное на месте волокового. Подобная переделка совсем иного рода, чем те, которые пронеслись по памятникам деревянного зодчества в XIX веке.

Косящатое окно могло появиться здесь лишь в середине XVII столетия, потому что ни в конце XVI, ни в начале XVII века такие приемы обрамлений оконных проемов не использовались. И если церковь в селе Благовещенье относить к середине XVII века, это будет означать, что древние зодчие стали переделывать окно сразу после того, как воздвигли храм! Нелогично, да и что за нужда?

Как для раннего каменного зодчества характерны щелевидные окна, так и для древних культовых памятников плотницкого искусства типичны узкие горизонтальные проемы волоковых окон. В последующие столетия щелевидные окна каменных храмов растесывали, волоковые же окна деревянных церквей переделывали на косящатые, а позже вместо косяков устраивали каркасные рамы, подобные современным.

Давайте еще раз обратимся к сообщениям писцовых книг. Итак, первые сведения о церкви в селе Благовещенье восходят к XVI веку. Второй раз в Писцовой книге церковь упоминается под 1623 годом, но без описания ее внешнего облика.

В первом сообщении сказано: «деревяина вверх», что является обычно характеристикой церквей шатровых. В третьем упоминании под 1646 годом уже прямо говорится: «деревянная, вверх шатром». В четвертом упоминании под 1684 годом церковь называют уже «деревянна клетцка». Таковой мы и видим ее ныне. Но необходимо доказать, что основу сооружения составляет постройка XVI столетия.

Если буквально понимать первое сообщение Писцовой книги, то церковь в селе уже в 1587 году была ветха. Могла ли она сохраниться до нашего времени? Разумеется, нет. Но что значит «ветха»? Весь ли сруб здания пришел в негодность, или же обветшал только верх церкви? Летописец (а им был дьячок, составлявший клировую ведомость) в такие подробности не вдается.

Но что могло прийти в негодность в первую очередь? Кровля, верха и нижние венцы постройки, наиболее подверженные разрушительному действию дождя и снега. Древние плотники при обветшании сруба именно эти части заменяли. В этом и было преимущество сборной рубленой конструкции. Так с течением времени шатровый храм в селе Благовещенье несколько видоизменялся. К тому же горделивое завершение храма было утрачено после церковной реформы середины XVII века, которая запрещала возведение шатровых церквей, слишком, напоминавших о свободолюбивых вольностях языческой Руси.

Поднявшись на чердак, мы, как бы в подкрепление предположений, обнаружили небрежно сработанную клинчатую кровлю. Бревна были строганы наспех. На них даже видны остатки коры. Да и сама кровля казалась слишком низкой для высокого сруба церкви, хотя и была сделана по всем правилам традиционного народного зодчества. К тому же хорошее состояние под кровельной конструкции находилось в странном несоответствии с обветшавшим срубом, а обычно в первую очередь выходит из строя кровля. По всему было видно, что верх здания появился гораздо позже самого сруба.

Нынешняя колокольня церкви, последний раз переделанная в конце XIX века, не представляла интереса ни своей каркасной конструкцией, ни своим обликом. Но все же, движимые чутьем исследователей, мы поднялись на ее ярусы. И не напрасно. На полу в толще пыли привлекла наше внимание деревянная дощечка. Мы сдули с нее пыль, перевернули, и перед нами, сияя красками яичной темперы, предстал в своей красе фрагмент расписного тябла. Мы смотрели не отрываясь на диковинный узор из листьев аканта и бережно передавали дощечку из рук в руки.

Когда-то в Древней Греции мастер-резчик решил украсить капитель колонны узором в виде непритязательного листа аканта, растущего на каменных россыпях под палящими лучами солнца. Наверно, сомневались его собратья по искусству, видя столь бросовый образец для резьбы. Но произошло чудо! Лист аканта обернулся дивным растением и дал начало пышному коринфскому ордеру, который применяли только для возведения храмов и дворцов. А на Руси ждал своего часа дальний родственник аканта - красноголовый репей. Пришел и его черед.

Листья аканта на нашей дощечке скорее были похожи на зубчатые листья репейника. Да и как могло быть иначе? Свыше сил для древнего русского художника было бездушно переносить узоры заморского растения на свои левкасные доски. И из-под кисти невольно выходил милый сердцу репейник, устоявший под копытами татарской конницы, неповерженный нашествиями прочих басурман.

...Нас звал к себе северный край Подмосковья. Сколько реликтов поджидало нас на дорогах по Дмитровскому и Талдомскому районам! Но это наша догадка. Необходимо было самим проверить зыбкие сообщения краеведов и людей, бывавших там по своим, не относящимся к нашим поискам, оказиям.

Нам говорили, что на речке Веле, проходящей по границе Дмитровского и Загорского районов и впадающей в Дубну где-то близ Вербилок, еще можно увидеть водяные мельницы. Конечно, они, как и ветряки, не действуют, но все же стоят на берегах речонки на исконных своих местах.

Попалась нам в Москве редчайшая книга-«К. Л. Соловьев. Жилище крестьян Дмитровского края. Дмитров, 19130». Этнограф К. Соловьев в конце 1920-х годов скрупулезно обследовал Дмитровский район. Правда, он особенно не выделял избы, отмеченные высоким плотницким искусством, ставя их в один ряд с постройками маловыразительными, чей образ сложился в эпоху проникновения капиталистических отношений в деревню. Но все же в наших руках был весомый материал. О чем же можно было судить по прочтении книги?

В 20-х годах в Дмитровском уезде облив крестьянских усадеб еще сохранялся таким, каким он сложился при резком расслоении деревни в последние предреволюционные годы. Состоятельная часть крестьянства любила строить крепко, рубленные из хорошего леса избы. Их сразу узнаешь по кряжистому виду и показному декору, который был так близок сердцу мужика - скопи дома, если уж собравшего деньги на стройку, так строившегося так, чтобы вся деревня видела его богатство и уважала Силу Никанорыча или Никанора Силыча.

Где же приглянулся сей «богатый» наряд крепнувшему, набиравшему от урожая к урожаю силу сельскому кулаку? Далеко ходить было не надо. Большое умиление чувствовал он, дивясь в уездных городах на личины домов своих мещанско-купеческих собратьев. Вот и выходило, что если претенциозный купеческий домина имел надстроенную чердачную светелку с залихватским обрамлением окна-слуха, то непременно нечто подобное должно быть и у сельского богатея. Но, как правило, чердачное помещение в деревне не использовалось под жилье и становилось архитектурным излишеством, столь чуждым традиционному народному строительству.

Итак, нам предстояло выяснить, что же сохранилось из дореволюционной стройки в деревнях и селах бывшего Дмитровского уезда и ранее принадлежавшего к нему Талдомского района. Ведь после исследований К. Соловьева прошло без малого полвека. Да к тому же огненная коса войны задела эти земли. А о Талдомском районе мы ничего не знали. Нас ждало путешествие. Мы отправились в путь, но прежде решили внимательнее пройтись по старым улочкам двух городов - Дмитрова и Талдома и вглядеться в облик сохранившихся старых домов.

В городе не было нужды в хозяйственных постройках типа амбаров, хлевов. Облик немногочисленных деревянных домов, построенных в начале нашего века, которых более сохранилось в Талдоме, ставшем городом лишь в советское время, явственно демонстрирует те стилевые истоки, которые питали дореволюционную стройку на деревне.

Эта архитектура пренебрегала традиционными народными приемами как в возведении самого дома, так и в убранстве его фасадов. Не имея достаточных средств для постройки каменных зданий, представители мещанско-купеческого сословия тем не менее страстно стремились строить капитальные, «под камень» здания. Образцом считался облик дома хоть и бревенчатого, но обязательно обшитого досками, с. про филированными тягами карнизов, покрашенного - словом, внешне не отличающегося от кирпичного.

Тогда же на смену деревенской манере украшения избы орнаментом, исполненным глухой глубинной резьбой, в провинциальных городах расцвел так называемый псевдорусский стиль, вернее, одна из его ветвей. Поначалу в своих лучших образцах этот стиль как бы отражал формы древнерусской архитектуры. Затем стало размножаться вычурное ажурное сплетение пропиловочной резьбы, заполнившее оконные обрамления. Потребительский угар на безвкусную орнаментику с избытком удовлетворялся образцами, запечатленными на оберточной бумаге широко распространенного мыла фирмы «Боккар».

Принарядить таким орнаментом фасады домов считалось модным и почетным. Поэтому чем большим достатком обладал хозяин дома, тем пышнее распускались на наличниках окон аляповатые узоры. Как здесь не вспомнить прекрасное стихотворение И. А. Бунина, написанное в 1891 году:

	Они глумятся над тобою, 
	Они, о родина, корят
	Тебя твоею простотою. 
	Убогим видом черных хат...
	Так сын, спокойный и нахальный, 
	Стыдится матери своей - 
	Усталой, робкой и печальной 
	Средь городских его друзей,
	Глядит с улыбкой состраданья 
	На ту, кто сотни верст брела 
	И для него, ко дню свиданья, 
	Последний грошик берегла.

Архитектура псевдорусского стиля, возникшая в провинциальных городах и заразившая село, явилась порождением новых, капиталистических отношений, привнесших в сельское строительство принципиально новые формы.

Нет, не ищите в тех постройках встроенных лавок, голбцев, воронцов и других нужных крестьянину, как сами стены и крыша над головой, атрибутов извечного бытия. Да и сами струганые стены исчезли под цветистыми обоями.

Зажиточная часть крестьянства безоговорочно приняла новый стиль. Дома строились добротные, на кирпичных фундаментах, крылись железом, реже дранкой, оттого и сохранились они, хотя и в небольшом количестве, до наших дней. В свое время К. Соловьев фиксировал среди крестьянских жилищ Дмитровского уезда срубы с самцовыми кровлями, с волоковыми и красными косящатыми окнами, с наличниками, украшенными глухой резьбой солнышек. Что из старины сохранилось ныне?

И мы пошли в путь. Стоит ли говорить, сколько на наших дорогах встретилось разочарований? Те, кто пойдет за нами, не будут повторять наших блужданий. Мы же не жалеем затраченного времени.

Километрах в тридцати на северо-восток от Дмитрова на левом высоком берегу Бели расположено село Ильино. Здесь нам сразу повезло. До Ильина мы только раз покидали автобус, чтобы осмотреть деревню Жестылево, подробно описанную К. Соловьевым, но в ней ничего примечательного для нас не оказалось. А в Ильине нам тут же указали на длинный сарай. Это и была бывшая водяная мельница. Мы взволнованно подошли к ней, глазами жадно ища главное. Где же колеса, когда-то весело пенившие речную воду? И когда нам сказали, что их давно уже нет, а до недавнего времени мельница работала на подведенном электричестве и теперь нет в ней нужды, стало опять грустно. Что ни говорите, а главное в мельнице или ее крылья, или водяные колеса. А это что же, бабочка без крыл!

Не так уж широка речка Дубна, но стремительная и полноводная, будто нарочно создана для байдарочников. Исчезли и на ее берегах водяные мельницы. По тихим омуткам, по остаткам от развалов замшелых бревен узнаешь их места.

Вспомнилось, как мы, путешествуя по Калининской области, все пытались увидеть живые мельницы. Как много ветряков сохранилось в Кашинском районе. Поистине то была мельничная сторона! Но и там ветряки, конечно, не махали крыльями. А знаете, очень трудно передать то чувство, настигающее, захватывающее вас, когда по полям на всхолмьях то слева, то справа возникают застывшие великаны. Они словно одухотворены. При взгляде на них едва ли останется спокойным сердце даже сухого человека, чей взор не простирается далее дел насущных. О, как мы тогда понимали рыцаря Печального образа, который воистину принял их за великанов и пришпорил Россинанта!

Вспомнилась нам и романтичная картина ветхой водяной мельницы в селе Городок. Давно уже не пробегала вода по выщербленному лотку. Давно уже иссохшееся колесо не вспенивало омуток. Да и омуток обмелел. Лишь лягушки звонко шлепались в бочаг, испугавшись наших шагов.

А где-то недалеко стрекотали моторы тракторов, где-то над нами в обозримом небе пролегал воздушный коридор лайнеров Аэрофлота, где-то конструкторы изобретали еще невиданные по мощности двигатели, а здесь окончило свою жизнь мельничное колесо - один из первых моторов человечества. Так не стоит ли поклониться ему и чуть посидеть в раздумье над омутком у отслужившей век кормилицы?..

Мы шли берегом Дубны, направляясь в село Всретьево. Мы знали, что там сохранился памятник плотницкого искусства, рубленный в 1778 году.

На крутом холме, окруженный торжественным кольцом высоких деревьев, стоял бревенчатый колосс. Что-то было недосказанное в облике церкви. Могучий сруб на высоком подклете и маленькая несоразмерная главка с красивым крестом кузнечной работы.

Подходим ближе и восхищенно останавливаемся перед высоко, в два человеческих роста, подвешенной дверью с крепким косящатым обрамлением, украшенной коваными жиковинами и личиной замка. Все ясно. Здесь была галерея. Но отчего непропорционален верх храма? Не шатер ли венчал его поначалу? Если это так, то перед нами уникальнейший памятник. Представьте себе, вдруг в Подмосковье обнаружена родная сестра дмитровской церкви, что на Верхней Уфтюге!

И вот, подсаживая друг друга, взбираемся по рубленой стене к окнам трапезной - от земли до подоконников почти пять метров (да простит нам наше нетерпение местный сторож). Лес, пошедший на стройку, некрупный, 20-25 сантиметров в поперечнике. Торцы бревен обрублены топором - верная примета древности. Это замечаешь по чуть волнистой поверхности обруба.

Мы карабкаемся по южной стене. Нас выручают расщелины в бревнах. Наконец протискиваемся в косящатое окошко и попадаем внутрь. Здесь нас поджидает новое испытание. Под ногами зияет провал в подклет.

Стены и потолок церкви светлы и чисты, словно их перед нашим приходом обтесали. Балансируя, пробираемся по поперечному брусу до лагм. Здоровый вид древесины и ощутимая прочность конструкции успокаивают. Неужели прошло более двухсот лет! Перед нами будто раскрылся театральный занавес. Мы добрались до порога в храм, и тесаные золотистые стены высоко взметнулись вверх.

Нигде не видно ни единого пятнышка гнили. Все так великолепно пригнано друг к другу, будто здесь проходил показ плотницкого мастерства.

Мы оглядываем стены и не видим следов от штраб потолка. Его здесь не было. Стены, уходя ввысь, повторяют наружный объем четверика храма, прорезанного двумя ярусами окон. Далее угловыми парусами разбиваются на восьмерик, освещенный окнами «третьего» света, и сходятся конусом в сумеречной вышине.

Мы переступаем по сохранившемуся полу храма, усыпанному щепками, стружками. То ли здесь была недавно столярная мастерская, то ли использовали светлое, просторное помещение под какие-то другие нужды, но мы до того остро испытывали присутствие плотничьей артели, что казалось, будто мастера, окончив работу, только что покинули здание, не успев еще вымести щепу. Ведь, срубив избу ли, храм ли, оставляли плотники на конец работы отеску внутренних стен «в угол».

На восточной стене храма сохранились лишь остатки каркасного, со следами позолоты иконостаса, но иконных досок, конечно, не было. На южной и северной стенах четверика видны гнезда от трех тябл - каркасных прогонов иконостаса,из храма также выводила двойная дверь. Подойдя к ней, мы отшатнулись от разверзшейся пустоты под ногами. Эту дверь мы и заметили снаружи.

Заглянули мы и в алтарную часть храма. Стены были такие же. Лишь на северо-восточной грани вместо волокового окна, обычно в древних храмах освещавшего «жертвенник», здесь было устроено большое косящатое окно - новые веяния XVIII века.

И все же, отмечая достоинства памятника деревянного зодчества, мы не могли избавиться от двойственного впечатления. Венцы высокого сруба здания, рубленные не из великих сосен, постепенно кверху переходят в бревна средние, а выше даже мелковатые в сечении, что не соответствует величине церкви.

Конечно, нельзя было забывать, что здание построено во второй половине XVIII столетия. Уже к этому времени стал наблюдаться некоторый упадок в традиционном плотницком мастерстве. Но сдвиги в худшую сторону еще были еле уловимы. Пожалуй, неоднородность леса в срубе этой церкви можно объяснить теми трудностями в заготовке бревен, которые наступали из-за неуемной щедрости Екатерины в раздаче земель и угодий выслужившемуся дворянству. Да и подмосковные боры были не те, что ранее. Начиналось интенсивное освоение земель уходящим со службы «вольным дворянством». Плотничьи артели уже не могли «по пригляду» выбирать материал для своей стройки.

Впрочем, наши наблюдения никоим образом не умаляют достоинства памятника народного зодчества в селе Беретьеве. Тем более что, как мы позднее выяснили, в стройке участвовали «пришлые», украинские, мастера.

Сплав двух школ плотницкого мастерства дал интересные решения в возведении монументальных сооружений. Возьмите, к примеру, соседнюю с Подмосковьем ярусную Церковь Вознесения в Торжке, построенную в начале XVIII века. Присущее русскому мастеру стремление придать красоту своей постройке - а по его понятиям, высота являлась синонимом красоты - сочетается в памятнике с характерным южным приемом открытых восьмериков в интерьере. Легкий, изящный храм, вознесшийся над Тверцой, занял достойное место в наследии народного зодчества.

Наш же подмосковный храм в селе Веретьеве построен скромнее, но зато он сохранил редчайшие детали, которые так живо передают мир образного мышления древних мастеров. Великолепные косящатые обрамления окон и дверей с коваными навесами и жиковинами, сохранившими огненные удары кузнечного молота, дверные полотнища, сбитые из трех мощных плах,- все это надолго запечатлевается в памяти, Восстановите еще мысленно несохранившуюся галерею и парадное крыльцо, чтобы художественный образ памятника стал цельнее, законченнее. И конечно, место этому ценному памятнику в новом подмосковном музее деревянного зодчества.

Соседнее с Веретьевом село Стариково еще сохраняет свой старый облик. В живописный вид села с избами, крытыми дранкой, неприятно вторглась уродливая церковь, построенная перед первой империалистической войной.

Среди застройки села мы обратили внимание на дом с так редко встречающимися помочами-консолями, слеговой кровлей и рубленым фронтоном. На глаз сруб избы не казался старым. Но когда мы рассматривали причелины фронтона со скромным орнаментом из насечек и жгутиков и «солнечной» поперечной доской - «огнивой», нам стало ясно, что эти детали крестьянской избы сохранились от ее предшественницы и перенесены хозяевами на новую стройку.

Среди однообразия незамысловатых наличников на некоторых избах села сохранился древний мотив, изображающий головы коней, вплетенных гривами в витиеватый растительный орнамент. Бег пролиловочной резьбы выписывал «коруну» и спадал по косякам наличников. Давно был забыт языческий символ коня-бога солнца, но как прочно сохранилось в народном творчестве его изображение. Крестьянское искусство, затухая, нет-нет да и вспыхивало как смутное воспоминание дней детства, запечатлевалось яркими всполохами на наличниках окон - красном лике избы.

На другой стороне Дубны на фоне дальних гребней лесов стройной вырисовывалась колокольня XVIII века в селе Зятькове, Она свидетельствовала о старинном происхождении села, но мы не нашли там ни одной постройки, возле которой можно было бы задержаться.

Далее, вверх по реке, рассыпались когда-то оживленные и крупные села и деревни. Их дома то забирались двумя порядками на высокий изволок, то, как брошенные из горсти камушки, спадали в лощину. И везде по этим селам стояли внешне непримечательные, но добротные дома, крытые на три ската с неизменной сединой драночной кровли. Избяной сруб, посеребрившийся от вьюжных ветров, долгих осенних дождей и лучей солнца, казался пришедшим из напевных русских сказок.

В этих дубнинских селах редко мелькнет свежерублеными венцами изба. Разве что старый сруб забелеет новой обшивкой, справленной хозяевами скорее для тепла, чем для ушедшей моды. И только вид обширных колхозных дворов с коровниками на двести голов и водонапорных башен, соперничающих со старыми колокольнями, не дает подумать, что попал в край пошехонской старины.

Какова же она, страна М. Е. Салтыкова-Щедрина? Позже мы отправимся по этому маршруту, а сейчас на автобусе проедем от Старикова в город Талдом - оплот деревянной застройки. Вот там-то мы воочию сможем убедиться, откуда пошла пресловутая архитектурная мода, ставшая характерной для облика большинства сел и деревень нынешнего Талдомского района, а в прошлом для всего Дмитровского уезда.

Полстолетия назад Талдом являлся крупным селом. Таковым его центральное ядро сохранилось до нашего времени без заметных изменений, поскольку современная многоэтажная застройка города распространяется на северо-восток и юго-запад.

Немного осталось городов типа Талдома, где в неприкосновенности сохранилась не только планировочная структура, но и весь небогатый набор старых общественных зданий - торговых рядов и купеческих особняков, построенных в кирпиче и этим подчеркивающих свое особое положение в общей деревянной застройке.

Весь старый Талдом состоит из четырех длинных перекрещивающихся улиц, занятых двухэтажными кубоватыми, или, если сказать вернее и образнее, комодообразными, домами. Эти дома, как правило, обшиты тесом с раз найденным и исполненным будто одной рукой украшением - плетеным орнаментом сквозной резьбы.

По карнизам домов проглядывает нечто напоминающее классический архитрав с дальним отзвуком триглифов и метопов, совершенно чуждых народному зодчеству. Обрамление слуховых окон светелок преувеличено до немыслимого барочными формами надстроек, анекдотически схожих с треуголкой Наполеона или с головным убором городничего из гоголевского «Ревизора».

Но, присмотревшись внимательнее, замечаешь едва уловимые детали, разряжающие монотонность впечатления. То покажется на наличниках резной конек, а то и нечто оригинальное, как, например, на окнах дома № 60 по Горской улице. Эти двойные арочные фрамуги окон переносят нас в мир билибинских иллюстраций теремного зодчества. И, как бы подтверждая наше сравнение, на наличниках окон проглядывают остатки полихромной росписи, размытой дождями я временем. Все же легко представить себе яркость голубого, красного, терракотового и белого цветов, когда-то пылавших на фасаде этого дома.

Мы были в Талдоме зимой. Мороз стоял крепкий. Мы стоически переносили его. Было что-то поэтичное в кажущейся стандартной монотонности домов, над трубами которых стояли дымы. Жили мы в гостинице, расположенной в типичном для Талдома деревянном двухэтажном доме с манерной кровлей светелки. В гостинице было хорошо натоплено - мечта всех промерзших до костей путников. Наш номер с высоким потолком был так уютен. И что мы привередничаем, ищем постройки с охлупнями, причелинами, посомами и помочами? Отжили они свое. Народные мастера стали строить проще, больше думая о добротности построек и вольготности жилых помещений.

Живет дальний в Подмосковье город Талдом. Сюда не проложена еще электрическая дорога. Но тем, кто живет здесь, очевидно, так нравятся и этот край и эти дома, теплые в стужу и прохладные в зной, что строят они на старом месте взамен обветшавших домов подобные им жилые хоромины. Такова здесь сила традиции, идущей от здравого практического смысла.

В Талдоме на площади близ торговых рядов стоит кирпичный особняк, облицованный глазурованной «муравленой» плиткой. Он красив, этот купеческий образчик стиля модерн. В таких особняках интерьеры, освещенные зеркальными окнами, всегда просторны и удобно расположены. Ныне в здании размещается экспозиция краеведческого музея.

Здесь мы узнали, что имя города финского происхождения, смутно обозначающее некий хозяйственный дом. Но слово «талдум» есть и в татарском языке. Перевести его на русский можно примерно так: «стой», «устал», «остановка». Как бы там ни было, село образовалось на старинном пути, связывающем Москву с верхневолжскими городами. Вполне вероятно, что и существовал здесь путевой стан, где можно было отдохнуть. Первое документальное упоминание о Талдоме относится к 1677 году. Тогда Кашинская летопись сообщила, что село состоит всего лишь из семи дворов и принадлежит тверскому архиепископу.

Впоследствии Талдом хотя и медленно, но подрастал, и к 1917 году это уже было крупное село, промышлявшее скорняжным и кожевенным делом. В 1920 году Талдом становится городом, признанным центром производства обуви.

В краеведческом музее города, основанном в том же 20-м году, один из залов занят под экспозицию предметов из усадьбы М. Е. Салтыкова-Щедрина в селе Спас-Угол Талдомского района. Усадьба не сохранилась до нашего времени, а село стоит на том же месте, преображенное до неузнаваемости.

На околице села сохранилась церковь XVIII века. Сколько мы ни пытались, будучи впоследствии в селе, разыскать следы от страны Пошехонской, все было тщетно, а когда-то:

«Местность, в которой я родился и в которой протекло мое детство, даже в захолустной пошехонской стороне, считалось захолустьем. Как будто она самой природой предназначена была для мистерий крепостного права. Совсем где-то в углу, среди болот и лесов, вследствие чего жители ее, по-простонародному, назывались «заугольниками» и «лягушатниками»,- так свидетельствовал сам писатель.

Ни в селе Спас-Угол, ни в имении матери писателя - селе Ермолине, расположенном неподалеку, к глубочайшему сожалению, не сохранилось домов, связанных с жизнью Михаила Евграфовича. Поэтому вы можете представить себе наше волнение, когда смотрительница музея, заинтересовавшись тем, что мы так дотошно рассматриваем старинные фотографии салтыковских мест, посоветовала нам пойти и посмотреть здесь же, в Талдоме, ныне здравствующий господский дом из Ермолина! Именно этот дом изображен крепостным художником-резчиком на инкрустированной «красными» породами дерева картине, помещенной в экспозиции. Но каким образом сохранилось до нашего времени и в 1926 году было перевезено за двадцать верст в Талдом громоздкое сооружение, состоящее из основного двухэтажного дома о двадцати окнах по фасаду и двух флигелей с башнями?

Мы пошли по адресу, и все оказалось верным. Огромное бревенчатое здание занимает сейчас Талдомский райвоенкомат. Ермолинский дом выдержал схватку со временем, но потерял свой лоск. Исчезли шпили на крышах флигелей, наличники на окнах.

Многое пережил ермолинекий дом, но выглядит еще довольно исправно. Судя по маркировке бревен (перед разборкой сруба бревна венцов метили цифрами, а в древности насечками, для последующей сборки), после перевозки замен в срубе немного. Там, в Ермолине, дом был обшит тесом и, как изобразил крепостной художник, выкрашен в малиновую краску. Теперь обшивка сохранилась только на угловых башнях, а на срубе следы врубок от кронштейнов и подзоров напоминали о былом наряде ермолинского дома.

Мы расставались с ним, твердо уверенные, что со временем этот живой свидетель крепостнического уклада жизни, так мастерски описанной Салтыковым-Щедриным, вернется на свое место и положит начало первому в Подмосковье мемориальному музею великого сатирика. Со временем будет восстановлено и родовое гнездо Салтыковых в селе Спас-Угол. Все эти места и усадьбы великолепно, с исчерпывающими подробностями описаны в 'Пошехонской старине», в «Господах Головлевых», в знаменитой «Истории города Глупова». К тому же в Талдомском краеведческом музее сохранились картины и фотографии, изображающие эти памятные дома.

Сколько же достопримечательных мест в Подмосковье, оставляющих такое сильное впечатление, что и проходящее время не стирает их в памяти. Видно, никогда уже не забыть нам села Ратмина на стрелке у слияния Дубны с Волгой. Ведь именно в таких местах над «вечным покоем» селились первые племена человеческие. Именно здесь после весеннего половодья вымывает на берег предметы древних культур: то черепок чернолощенного горшка, то бронзовое колечко, то стершуюся монету. И вот уже целую домашнюю коллекцию, собранную деревенским сорванцом, показывает нам его мать в крайнем от церкви шестистенке, рассчитанном на большую семью, да улетели дети из родительского гнезда. Ратмино - село небольшое. Всего лишь десяток шестистенков, часть которых поновлена. Большинству из них более ста лет. Особенно примечателен дом № 3 с тесовой кров-лея. Его дверные колоды рублены по старинке, полотнища на шпонках. Дом четко делится на теплую зимнюю часть с русской печью и, через сени, летнюю - холодную. Правда, в холодной половине уже стоит печь-голландка.

В сенях дома, как и полагается по старинному заводу, устроен чулан с косящатыми колодами и кованой личиной замка на двери.

На тулове печи сохранилась скоба. В нее вставлялась лучина. Сохранился еще крепкий рубленый под опечья, или же, как его по-другому называют, «рассадник».

Представьте себе осенний долгий вечер. За стенами стонет ветер, а в избе пышет жаром печь... Помните, как у Есенина?

	Я любил этот дом деревянный,
	В бревнах теплилась грозная морщь,
	Наша печь как то дико и странно
	Завывала в дождливую ночь.

Замерло тихое Ратмино при слиянии двух рек, будто специально созданное природой для отдыха от ритмов городской жизни. И как приятно было узнать о решении разместить здесь детвору. Пусть над стрелкой раздаются ребячьи голоса, пусть их гомон потревожит тишину старинного сельца. За Ратмином новая жизнь. И мы наяву видим на косогоре изволока запыхавшегося от быстрого бега подростка, вдруг остановившегося, оглядевшего эти удивительные места и, может быть, впервые сердцем понявшего прекрасное слово «Родина!».

Мы уходили низким пойменным берегом дубнинского притока Сестры к селу Медведева Пустынь. Старинные названия сел и деревень еще сохранились в Подмосковье. Будто тайный от нас смысл содержат они в себе. Местные жители произносят их заученно, по привычке, не вдаваясь в значение, а ведь каждое название имеет свою историю.

Стоял когда-то в древности на берегу Сестры монасты-рек-пустьшь, не богат, не велик. Подобные обители во множестве существовали по лесам, берегам озер и рек Древней Руси. Выбрать красивое место монахи умели, строительного рвения им было не занимать, но не каждой обители везло в благоустройстве. Необходим был сильный покровитель от мира сего.

Так и жила бы Медведева Пустынь, украшая скромными деревянными постройками берег Сестры, не случись в ее истории событие, повлекшее за собою расцвет обители.

В 1553 году по пути в северные монастыри-крепости Медведеву Пустынь посетил Иван Грозный. То ли монахи ему приглянулись, то ли место обворожило грозного царя, как бы там ни было, но после путешествия отпустил московский государь большие средства на постройку здесь каменного собора. Он до сих пор стоит на высоком правом берегу Сестры, напоминая о Руси XVI века.

В 1809 году к собору (монастырь к этому времени не обзавелся достойным покровителем, захирел и был упразднен) перевезли из соседнего села Дорохова деревянную церковь. Она и сейчас стоит поодаль от собора.

Деревянные церкви на рубеже XVIII-XIX веков строились «на каменное дело» и по формам не отличались от кирпичных построек в стиле классицизма. Бревенчатые срубы четверика и восьмерика дороховской церкви обшиты тесом, окрашены охрой, и издалека вряд ли примешь это сооружение за деревянное.

Может быть, до перевозки церковь и содержала в себе нечто от облика плотницких строений XVII столетия. Но естественно, во время сборки на новом месте она приобрела черты господствующего стиля в зодчестве того времени. Ее обшили тесом и снаружи и внутри, лишь косящатые двери с коваными замками напоминали о ее возрасте.

Стоят ныне на угоре три архитектурных памятника: собор, колокольня и деревянная церковь, каждый повествуя о своем времени, а вместе - сохраняя название увянувшей в истории Медведевой Пустыни.

Подъезжая к Рогачеву, мы увидели за поворотом силуэт то ли горы, то ли пирамиды, угрюмо возвышающейся над обозримым миром полей и лесов. Мы узнали его - грандиозный, увеличенный до чудовищных размеров собор Рогачева. Он подавил все село. Улицы села с трепетом обходят по сторонам гиганта, На главной площади Рогачева, довольно просторной, но кажущейся миниатюрной рядом с псевдовизантийским храмом, стоят одновременные две-три земские кирпичные постройки - никчемные кубики, брошенные за ненадобностью возле каменной горы. Если бы не этот храм - яркая иллюстрация архитектурного безвкусья прошлого века, то село Рогачево, пожалуй, даже красивое. Правда, застройка улиц села обычная.

Вернуться в Москву из Рогачева можно по трем автобусным направлениям: через Клин, через Дмитров либо минуя станцию Лобня. Все эти дороги до транзитных пунктов идут по холмам. Леса то подступают к шоссе, то убегают к дальнему горизонту, и тогда перед глазами возникают просторные поля.

Но все же путь на Дмитров более интересен. Всего в двух километрах от Рогачева вдоль старинного тракта вытянулась деревня Подрезково. По обочинам дороги поникли ветвями великие, пожалуй екатерининских времен, ветлы. За ними кряжисто стоят шестистенки конца прошлого--начала нашего века. Возле дома № 26 мы останавливаемся. Вот они, наши любимые солнышки, на наличниках! Как давно мы их не видели, как соскучились по вестникам плотницкого искусства!

На лобовой доске дома красовалась дата - редчайший случай! Будто знал плотник, что когда-нибудь остановятся исследователи перед его постройкой, и чтобы не приводить их в затруднение, он и вырубил на «лобане» - «1884 го...» Буква «д» и твердый знак не выдержали времени и исчезли, обветренные и размытые дождями.

Рубленная из толстых бревен изба делится на теплую, зимнюю, часть и сени. Вход в дом расположен слева, с улицы, справа пристроен хозяйственный двор с воротами. Такую планировку крестьянской усадьбы обычно называют «глаголем», но здесь эта форма неразвитая. Вероятно, хозяйственный двор пристроен позже. Его бревна мелки и как бы случайно оказались под рукой у плотника.

Также случайной кажется на первый взгляд и стропильная крыша. Однако следов спила консолей самцовой кровли не видно. Вероятно, ее и не было.

Замечаем, что сруб избы неоднократно красился охрой. Особенно не жалели краски на наличники. С щедростью крыли по первоначальным водяным краскам масляными. Оттого пестрая покраска свернулась чешуйками и затрудняет чтение орнамента солнышек. А орнамент сложный, отличный от того, что мы видели ранее. Здесь, можно сказать, глубинная резьба на наличниках достигла апогея своего развития: от простого круга - солнечного знака - до геометрического символа.

Возможно, после 1884 года (даты постройки избы) плотники еще украшали на старинный манер наличники. Пропиловочная резьба лучше отвечала легким стропильным конструкциям крыши. И, как бы подтверждая новые для того времени веяния на селе, на фасаде дома до сих пор висят поржавевшие жестянки земского страхового общества.

К сожалению, хозяева, недавно переехавшие в этот дом, ничего не смогли сказать об истинном облике избы, стены которой сейчас обиты фанерой и оклеены обоями, а русская печь давно переложена на голландку.

Еще в 1920-е годы при исследовании жилища крестьян Дмитровского края К. Соловьев отметил: «В Дмитровском районе на всех старинных наличниках, которые мы встречали, везде мы видели один излюбленный мотив - полусолнце с расходящимися лучами».

Но в хорошо иллюстрированной книге этнограф не заостряет внимания на разборе этого типа наличника. Однако на большинстве из показанных им образцовых типов жилища мы видим подобные украшения наличников, и это не случайно. Отмеченные солнечными знаками избы являются примером наиболее логичных, устойчивых типологических форм крестьянского жилища. Правда, эти избы и понесли наибольшие потери. Их возраст тому причина.

За селами Бунятино и Ведернииы (селами тоже интересными) дорога на Дмитров то резко срывается с холма, то круто взбирается на очередную возвышенность. От названия встречной деревеньки мы даже опешили. Абрамцево! Чем же порадует нас деревня со столь знаменитым именем?

Осиновые кровли изб серебрились под высоким небом. Небольшие срубики амбаров, словно грибы, выглядывали на озадках, а сами избы таращили по шесть глаз-окон на проезжающий люд. У крайнего, в сторону Дмитрова, дома удивленно взметнулись барочные брови-наличники. Они очень отдаленно напоминали своих городских собратьев, пышно цветущих на памятниках архитектуры XVIII столетня.

Встретили мы барочные мотивы на наличниках некоторых домов и в Дмитрове. Трудно сказать что-либо определенное о причинах их появления на избах Подмосковья, поскольку наличники с барочными мотивами встречаются гораздо реже, чем наши резные солнышки.

Интересны наличники окон дома № 4 по Советской улице. Первый этаж дома кирпичный. Верх окон второго, бревенчатого этажа украшен барочными волютами. Наличники придают зданию этакую «елизаветинскую» старину.

Подобный декоративный мотив мы увидели и на отдельных домах по Профессиональной улице, но ни в самом городе, ни в окрестных деревнях барочные отзвуки не получили широкого распространения у плотников. Пропиловочная резьба, большей частью в худших вариантах забытой символики, украшает городские дома и сельские избы Дмитровского и Талдомского районов.

И все же никогда не следует поддаваться разочарованию в поисках, ибо на пути вас могут ожидать и неожиданные встречи. Мы подходили к вокзалу, уже простившись с Дмитровом. Как вдруг!.. Огромные солнца проявились на двух калитках ворот дома № 10 по Советской улице. Разве можно было подумать, что в окружении сверкающих плитками фасадов высоких домов нового Дмитрова еще живут резные солнышки? Никогда больше мы не встречали таких солнц. Безвестный мастер вывел твердою искусною рукой четыре великие ромашки на калитках своего дома, символизирующие в народном искусстве вечно сияющее солнце.

Они были равнодушно закрашены зеленой масляной краской. Мимо них, не замечая, проходят каждый день сотни дмитровцев и туристов, а они вот открылись для нас, двух любопытных путников, и откроются так же для каждого, кто пойдет по земле Подмосковья, внимательно вглядываясь в облик старых и новых домов. Пусть иные сейчас заботы и иное представление о красоте, но мы видим ту незримую нить, тот солнечный луч, пронизывающий великое расстояние от избяных солнышек древнего мастера к солнцам в окнах наших светлых, просторных домов.

Проходя по селам и деревням северного Подмосковья, замечаешь, как жизнь идет вперед семимильными шагами. То, что недавно было предметом изучения, в настоящее время становится воспоминанием. Такой для нас оказалась книга К. Соловьева. Ведь еще в конце 1920-х годов этнограф видел такие реликты крестьянского хозяйства, как «шиши» - кострище, выложенное из дикого камня в яме и прикрытое жердевым шалашом-вышкой. Эти почти первобытные сооружения использовались для сушения снопов в бедняцких хозяйствах, которым было не под силу построить овин или ригу.

В наших путешествиях мы не только шишей, но и риг не видели. В 1920-х годах еще можно было встретить в Подмосковье, хотя и не часто, курные избы с топкой по-черному. Мы же только в древней избе Камина во Фрянове заметили под обоями закопченные стены. Б корне изменился внутренний вид изб. Сейчас комнаты деревенского дома мало чем отличаются от интерьера городской квартиры.

Наши наблюдения планировок крестьянских усадеб сел и деревень северного Подмосковья отметили повторы вариантов, получивших типологические названия «брус», «кошель», «глаголь», с незначительными отклонениями от общих схем. Но уловим ли мы с вами разницу в облике народного жилища в Подмосковье на севере и на юге? Не искусственна ли наша схема деления по сторонам света? На это может дать ответ дорога.

предыдущая главасодержаниеследующая глава









© ARCHITECTURE.ARTYX.RU, 2001-2021
При использовании материалов сайта активная ссылка обязательна:
http://architecture.artyx.ru/ 'Архитектура'
Рейтинг@Mail.ru
Поможем с курсовой, контрольной, дипломной
1500+ квалифицированных специалистов готовы вам помочь