К югу от Москвы

	За полем снежным - поле снежное,
	Безмерно-белые луга;
	Везде - молчанье неизбежное,
	Снега, снега, снега, снега…
	Деревни кое-где расставлены,
	Как пятна в безднах белизны:
	Дома сугробами задавлены,
	Плетни под снегом не видны.

	Люди добрые, солнцу красному,
	Лику ясному,
	Поклонитеся, улыбнитеся
	Распрекрасному.

Валерий Брюсов

В Коломенском под холмом тяжело катила хмурные волны Москва-река. На противоположном берегу, где летом наливались силой капустные кочаны, бурели под тающим снегом обобранные кочерыжные комли. Новые дома победно наступали на остатки деревни Курьяново. И деревенские избы сторонились, стыдливо пряча свои ветхие фасады за голыми ветвями кустов сирени и жимолости. Старый мир исчезал также быстро, как таял первый снег от проблесков низкого солнца поздней осени.

И словно наперекор всему, стихиям и времени, над дымящейся лентой реки вознесся ввысь шатер монумента, воздвигнутого великим князем Василием III в честь рождения сына Ивана, будущего Иоанна Васильевича Грозного.

Кто из москвичей не бывал в Коломенском? Кто не поднимал голову, с замиранием сердца следя за бегом белокаменных гирлянд-гуртов по граням шатра?

Архитектурные памятники дворцового села Коломенского хранят память о временах Древней Руси. У их подножий раздавались крики гилевщиков Медного бунта. Их стены помнят пеструю вольницу Ивана Болотникова. Они видели «осьмое чудо света» - деревянный Коломенский дворец. Красавцы-великаны дубы, что тяжело раскинули сени крон возле домика Петра I, проездной башни Николо-Карельского монастыря и башни Братского острога, также помнят расписные терема хором Алексея Михайловича.

Велик был затейливый дворец, соответственно велика была его прислуга. Немалое число плотников, оставленных для нужд дворца, осело в дворцовых приселках, и до ныне сохранивших свои названия: Коломенское, Садовники, Дьяковское. Села Нагатина уже нет. На его месте выросли многоэтажные дома. Пробовали башни Нагатина двинуться ближе к заповедному месту, но их вовремя остановили. Нужна нам в нашей жизни непреходящая красота древнего Коломенского. Пусть, как и прежде, гордо стоит на крутом москворецком берегу вознесенный шатер храма, «строенного вверх на деревянное дело»,

Раньше, до появления новых жилых массивов на южной окраине Москвы, как-то не обращали внимания на коломенские приселки. А когда встал вопрос, быть ли им или уступить место новым микрорайонам, то диву дались, до чего же удивительными оказались эти села!

Нас поразили их размеры. Версты на две растянулась улица домов села Дьяковского. Огромную слободу образует квадрат улиц села Коломенского. Будто не в Москве мы, а заехали за тридевять земель. Идем по Штатной улице в селе Коломенском, а таблички на добротных избах смущают нас. То написано «Большая улица», то «Садовая». Все три названия на одной линии попадаются. Местные жители пожимают плечами: «Вроде Большая...»

А глаза разбегаются при виде замысловатых узоров про-пиловочной резьбы на наличниках с филенчатыми ставнями. Вот довольно искусно исполненная узорчатая светелка с четырьмя столбиками-ножками. Крыша дома от ветхости провисла, и ножки светелки смешно семенят на ветру. А вот и разряженный, как купчиха, пряничный домик-пятистенок.

Украшение домов разное, да и дома разнятся по типу, по образу, словно живые люди. Будьте только внимательными, примечая характерные приемы в стройке, отмеченной плотницким мастерством.

Дом-шестистенок под № 116 глядит на улицу, как и положено ему глядеть, шестью окнами. А три окна одной половины фасада не схожи с другой. Легко понять, что сени с крыльцом объединили под одну крышу два самостоятельных сруба. От более древней избы остались три окна с наличниками, которые украшены огромными солнцами, выполненными в старинной технике глухой резьбы. По углам завершил наличника, вам уже знакомой коруны (то есть, в просторечии, искаженное слово «корона»), расположены накладные подкрылки - напоминающие раскрытый веер дощечки. Больше украшений нет. Мастер ограничился солнечной резьбой, но исполнил ее так искусно, так тонко выявил лучи, что невольно долго стоишь перед наличником, разглядывая поделку.

Здесь мы обнаружили старый дом с табличкой на фасаде: «Суховы, 93».

Изба безвестных нам Суховых образует двухрядную связь с сохранившимся хозяйственным двором - наиболее древнюю из систем планировки замкнутой крестьянской усадьбы. Высокое крыльцо входа в избу располагается за воротами во дворе. Опять же примета замкнутости усадьбы, желание ее владельцев посидеть на крылечке без присмотра чужого ока. Может быть, Суховы были веселые и открытые люди и знать не знали о свойствах планировки своего владения? Да нет, если молодые не обращали внимания, так дед хорошо знал, ладя крыльцо на всякий случай подальше от улицы, на которой не в диковинку было встретить в стародавнее время загулявшего, а то и лихого человека.

Поднимаемся по еще крепким ступеням крыльца и входим в сумрак сеней. Направо вырисовывается заколоченная Дверь в зимнюю половину, то есть основное жилое помещение с русской печью. Налево дверь открыта в холодную, летнюю часть. Венцы бревен в зимнем срубе выглядят постарше. Кровля избы явно переделана позднее на стропильную, До того чужим выглядит зашитый досками фронтон с небольшим выносом крыши.

Торцы сруба прячутся под широкими досками с незатейливым, но исполненным опытной рукой глухим узором. 'Ревна в венцах избы отпиливались при подгонке, оттого-то и необходимо было прикрыть «остатки» по углам, как наиболее уязвимое место при непогоде.

И конечно, на наличниках сияют солнца с подкрылками-четвертями солнц по углам коруны. Как бы ни ставил свою усадьбу коломенский крестьянин-огородник, снабжавший овощами старую Москву, снабжающий в меру сил столицу и сегодня, он не забывал выдолбить на красном месте своей избы солнышко. Народным символом становилось языческое солнце - Ярило. В пору ли житейского неблагополучия, мора и лихолетья, светило оно в мечтах и наяву, согревая душу, оставляя надежду на лучшую долю.

Казалось бы, куда проще изобразить прямой крест. Да нет, не встречали мы его на крестьянских домах, как не встречали ни единого христианского символа. Даже самим не верится. И это в то время, когда жизнь человеческая сызмальства и до смерти была подчинена церковному распорядку.

Через дорогу, сквозь голые ветви фруктового сада, такого сиротливого в долгую московскую зиму, заметили мы иные, непохожие на виденные ранее солярные знаки. Чтобы подойти вплотную к наличникам дома № 78, настойчиво продираемся сквозь заслон вишневых деревьев. Летом за этими кущами ничего не увидишь. На слегка овальных наличниках опять же сияют незаходящие солнца. Это плотницкий знак мастерства, вечно мажорного настроя в искусстве. Здесь солнышки вырезаны настолько изящно, что невольно в памяти возникает образ русской девушки:

Месяц под косой блестит, А во лбу звезда горит...

Сохранившиеся ставенки привязаны на веревочках к гвоздикам в стене и чуть подрагивают на ветру. Их давно уже не закрывают на ночь. Теплотой и уютом веет от побуревшего от времени сруба. А улица влечет дальше, словно страницы старого альбома фотографий.

Каждый хозяин не скупился в украшении своего дома. В конструктивных приемах он скован. Тип избы найден еще пращурами и удобен для жилья. Но в декоре есть где разгуляться мастеровитому крестьянину. Здесь плотник становился художником.

Вот сруб избы под № 71. Сплошное кружево резьбы по уличному фасаду. В глазах рябит. Трудно даже перечесть количество венцов в постройке. Этот пятистенок сразу дает понять, что его владелец был побогаче соседей. Резьба стоила немалых денег или же рабочего времени, если хозяин сам украшал избу. Здесь пропиловочная резьба достигла истинного мастерства. В современных деревнях Подмосковья такие дома уже редкость. В селе Коломенском, вошедшем в черту города, дома будто на музейный показ запечатлели развитие двух техник домовой резьбы. Расцвет глубинной рези сочетается с пышным цветением сквозного пропила.

Убранство дома № 75 поскромнее, но ворота с этакими квадратными углублениями и калитка во двор обильно украшены накладным орнаментом. Оттого и схож облик такой крестьянской усадьбы с резной шкатулкой.

Мы прошли Большую улицу и остановились на углу возле пожарного сарая. В нескольких десятках метров вздымалась вверх вереница белых двенадцатиэтажных домов-башен. Мы стояли на границе старого и нового. В тех высоких домах была горячая вода, газ и мусоропровод. Здесь же на задах изб грудились поленницы дров, а по замерзшему следу можно было угадать, куда хозяева ходят за водой.

Представьте себе на минуту, если вы никогда не жили в домах с печным отоплением, как уставшие после рабочего дня входите в избу и, вместо того чтобы отдохнуть, начинаете топить стылую печь. Мы трижды можем петь гимны русской печи, но сама она, как бы ни была хороша, не топится. Не заменит она современному человеку ни горячего душа, ни ванны. Вполне понятна поэтому радость коломенцев, которые с деловитой поспешностью оставляют родовые избы и переселяются в новые квартиры. Может быть, на пороге при прощальном взгляде на пустую избу у них и защемит сердце. И тогда последний низкий поклон они сделают и русской печи, и матичной балке, основательно державшей потолок, и окнам с филенчатыми ставнями и резными наличниками.

И еще об одной беде старой деревни напомнил нам пожарный сарай. По рассказам старожилов, стояли здесь всегда готовые, в упряжке три пары лошадей-водовозов. На кованом крюке висел пронзительный бронзовый колокол. Но колокол давным-давно снят. Сарай заколочен. А если случится беда, то примчатся в село стремительные красные машины на тугих шинах. Впрочем, не будем описывать дальнейшее. Надеемся, ничего с домами села не случится.

Скоро здесь развернутся реставрационные работы. И тогда посетители дворцового села Коломенского смогут пройти по старинным улицам, заглянуть в избы и дворы крестьянских усадеб и отдать должное народному творчеству.

Сейчас мы шли другой улицей села со странным названием Жужа. Мы слышали в имени улицы звон пил, стук топоров - заготавливали здесь для царского дворца красный тес на кровлю и обшивку, доски для наличников и подзоров.

Пожалуй, мог себе позволить Алексей Михайлович завести с десяток больших пил. Трудно помыслить, что вручную, топором тесали уйму досок, необходимых для покрытия теремов дворца, хотя и обладали древние плотники сноровкой в раскалывании бревен вдоль клиньями. Как-то в Архангельской области нам довелось видеть, как раскалывали солидное бревно целой системой клиньев. Это был процесс тонкий и кропотливый. В наши дни древняя система раскола бревна понадобилась для перевязки колодцев. Из половины бревна выдалбливали сердцевину, особенно подверженную гниению, и затем нарезанные по размеру колоды захомучивали и опускали в колодезные ямы.

Мы подсмотрели удивительно сохранившийся древний способ устройства колодезного сруба. Практицизм народного строителя был продиктован житейским опытом, но в то же время ему не было чуждо и творчество. Над колодезным срубом появилась двускатная крыша, поддерживаемая изящно рубленными столбами.

Существует предание, что имя Жужа носил то ли татарский баскак - сборщик дани, то ли татарский темник - предводитель тысячи, сложивший голову в буйной сече на подступах к Москве. А может быть, название улицы Жужа произошло именно от звукоподражания ходу пилы. Как бы там ни было, а название улицы подтверждало древнее происхождение села.

Разумеется, мы не ожидали в Коломенском встречи с избами не то что уж периода царствования Алексея Михайловича, но и времен «Путешествия из Петербурга в Москву». Ведь жизнь даже одного поколения накладывает на дом свой отпечаток.

По традиции все детали избы имеют для крестьянина даже одушевленный смысл. Особенно с наличниками окон расстаются неохотно, дорожат ими. Часто можно видеть свежерубленые венцы сруба, а наличники на окнах старые, с таким полюбившимся крестьянину резным узорочьем. Но бывает и так: сруб кажется старым, наличники уж точно старинные, оттого и торопятся датировать подобную избу столетней давностью. Так что при виде искусно исполненной резьбы на наличниках окон не спешите определять возраст дома. Наличники - это лишь первая, хотя и самая яркая, примета возраста постройки.

Дом под № 31 выглядел древнейшим в селе. В избе сохранилась русская печь. На дверях тускло мерцали медные круглые ручки. Сами двери были крепки и туго ходили на петлях. Шпонки надежно перехватывали толстые доски. Характерно, что такие двери, без художественных приемов в отделке, называют простыми плотницкими. Внутри избы обои и фабричная мебель подчеркивали новый быт.

Мы уже не удивлялись в Коломенском обилию примет плотницкого искусства, а воспринимали их как должное. Так и дом № 26 нас не ошеломил, а выглядел как вполне логичный акцент в ряду уличной застройки. Аккуратно зашитый тесом, со скромными карнизами, он впечатлял не традиционными наличниками с солнышками, а видом чердачного окна, напоминавшим манерным силуэтом нижегородских собратьев 70-х годов прошлого века.

В Горьковской области коруну иногда называют лобаном. В бывшей Нижегородской губернии сохранилось много изб, украшенных старинной глухой резьбой. Исстари на волжских берегах процветала «корабельная резьба» на расшивах, мокшанах, коноводках - судах парусного речного флота. Но во второй половине прошлого века парусники уступили место пароходам с баржами, и корабельные резчики разошлись по приволжским деревням, где применили свое мастерство в украшении избяных ставен, наличников, карнизов, причелин.

Нечто напоминающее приемы декора нижегородских изб нашли мы в облике этого дома № 26 по улице Жуже в Коломенском. Три окна избы были украшены овальными лобанами с изогнутыми карнизами и несколько необычным мотивом изображения солнышек. Орнамент коруны начинался с простого круга. У каждого плотника был циркуль. И ни один плотник не удержался, чтобы не наметить круг ли, неполный ли круг для будущей резьбы солнцеликого наличника. Так было и здесь. Однако от круга орнамент переходил в веер трехгранновыемочной резьбы, а затем - в широкие лепестки, обрамленные пояском малых кружков, долженствующих изображать звездный небесный свод.

Боковые наличники дома были строже и проще. Они не рассчитывались на парадный показ. Орнамент их, исполненный с меньшим искусством, звучал как отзвук украшения «красных» окон избы.

Но, несмотря на обилие домовой резьбы, все же обшитый досками сруб, крашенный охрой, выглядел обезличенным, а разноцветная окраска всех домов уличного порядка разрушала единство сельской улицы. Кроме того, древние избы давно поменяли свои самцовые из кругляка фронтоны на стропильные крыши под кровельное железо.

Последним заинтересовал нас на улице Жуже высокий на подклете дом под № 37. Его окна казались безмерно большими из-за размашистых наличников с высокой, чуть ли не в пол-окна, лобовой доской. Сложный профилированный карниз, насыщенная резьбой поверхность округленной книзу лобовой доски, даже наглухо крытые масляной краской, сохранили почерк искусного плотника. Что грезилось ему, когда он выдалбливал по заранее намеченному рисунку три солнечных круга, оправляя их пояском круглых выемок-звезд? В ту пору по полям России уже дымила паровая машина, но не вошла она в поэтический мир русского плотника, как не войдет в этот мир и первый аэроплан, и первый автомобиль, все то первое, что рождалось на стыке двух веков, ибо само поэтическое видение русского плотника умирало в лязге и грохоте заводских машин.

Капитализм подминал под себя деревни с их дешевыми людскими руками. Безземельная, безлошадная масса крестьян центральных губерний России, уходя от батрачества, попадала из огня да в полымя фабричного изнурительного труда. Вместо родовой деревенской избы теперь их ждали в лучшем случае кирпичные бараки, разделенные на множество клетушек. В бараках вывешивались строжайшие расписания, вплоть до того, когда ставить самовар, когда ложиться спать, иначе штраф и выселение. «Солнышко» русского плотника закатилось навсегда, не выдержав неравной схватки с беспощадным и всесильным молохом капитализма. Как на чудо смотрели мы на солнцеликие наличники на окнах в селе Коломенском. Их спасло то, что, живя на отшибе, занимаясь огородничеством, коломенцы сторонились шумной, дымящей фабричными трубами капиталистической Москвы. А наши дни окружили бывшую далекую окраину города башнями новостроек. Подошли двенадцатиэтажные дома почти вплотную к заповедному месту и остановились, изумленные открывшимся видом старинного села.

От дома № 37 отходит к дворцовому ансамблю улица Нижняя. Сразу ощущаем, что в прошлом на этой улице стояли самые богатые усадьбы села с обширными двухэтажными домами на белокаменных подклетах с первым кирпичным этажом, с кирпичными же хозяйственными дворами.

«Всего в селе около трехсот дворов было,- рассказывает старожил.- Треть из них зажиточные». Да, строили здесь добротно, по новой моде и средств на украшение домов не ясалели. Глаза разбегаются от обилия пропиловочной резьбы. Она в отличие от глубинной рези не выявляет материал постройки, а растекается по поверхности, словно падающие листья. Так и кажется, что дохни посильнее ветер, и опадет кружевная работа лобзиком как ненужная и наносная.

Но среди этого хаоса дробной резьбы вновь засияли солнцеликие наличники на окнах амбарчика при доме № 17. Крепкий засов со спрятанным за дверью замком наглухо запечатал ставни окна. Только солнышко на лобовой доске наличника было не подвластно кованому засову. Оно будто рвалось на простор заливных лугов Москворечья, храня память о безвестном резчике.

Если орнамент глухой резьбы хочется подолгу рассматривать, сравнивать с орнаментом на других избах, поскольку в каждом из них живет плотницкое «я», то в пропиловочной резьбе, какой бы она вычурной ни казалась, видишь откровенное ремесленничество. Вязь сквозного орнамента подходит скорее к вышивке, чем к рубленой постройке. Впрочем, так оно и было во второй половине XIX века, когда архитекторы ничтоже сумняшеся брали орнаментальные мотивы с крестьянских строчевышитых изделий. Несбыточное желание возродить так называемый русский стиль приводило к ложному смешению видов народного творчества. А крестьянская изба исстари была чужда всяческим ухищрениям. Каждый декоративный элемент ее был органически связан со всей конструкцией. Потеря подобного элемента влекла за собою нарушение не только цельности художественного образа, но и конструктивной прочности всей постройки.

Однако несправедливо было бы огульно охаивать весь арсенал пропиловочной рези. Родилась же эта резьба в народном творчестве и существует поныне. Древний плотник ушел навсегда, но оставил по себе добрую память. У современного хорошего мастера все та же неизбывная любовь к красивой работе. Он не будет вдаваться в теоретические рассуждения «откуда есть пошла» пропиловочная резьба, а постарается вдохнуть в нее душу. Пожалуй, дом № 15 по Нижней улице украшал именно такой мастер. Здесь сквозная резьба не назойлива, не аляповата и придает срубу избы милый, уютный вид.

Другое дело, когда видишь нечто подобное на доминах с первым кирпичным этажом. До того не соответствуют внушительная видимость стройки и легкость ее декора, что стремишься быстрее отвести взгляд и пройти дальше.

Стоит ли гадать, пошли ли бревна от разборки дворца Алексея Михайловича на нужды стройки дворцовых приселков? Очевидно, это было так. Но сохранились ли древние срубы в селе, определить на глаз невозможно. Говорили ранее о так называемом доме Кошкина, существовавшем на Большой улице. Выдвигалось предположение, что кряжистые венцы дома когда-то жили в стенах одного из дворцовых теремов, ибо не было им равных по длине и толщине в • венцах других изб на селе. Конечно, мы искали дом Кошкина и вроде бы нашли его место. Да, только место - за ненужным теперь забором была сложена груда безликих бревен. Мы приблизились к ней и с минуту постояли молча, разглядывая врубки, отмечая и достаточную для гипотезы длину и толщину бревен. Но дом ли это Кошкина, а если и да, то отчего должно верить происхождению этих сосновых бревен из срубов дворца Алексея Михайловича?

Усомнившись, мы отошли. Печально, что в нашем деле-реставрации еще так мало научно-технических способов определения возраста древесины. Вот археологи пользуются дендрохронологическим анализом, выявляя на спилах по годичным кольцам возраст, а по культурному слою то время, когда люди срубили дерево. Но в нашем деле этот способ громоздок и не вполне приемлем. Для того чтобы найти среднеарифметический возраст срубов, необходимо представить в лабораторию спил с бревна каждой постройки, а чтобы определить время заготовки деревьев... Вот здесь мы не знали, что нужно делать, ибо только вид одной стены бревенчатого дома задавал нам десятки вопросов. Во-первых, венцы в срубе неоднородны. С течением времени подгнившие бревна заменялись. Во-вторых... И тут же следовало в-третьих, в-четвертых...

Итак, мы могли полагаться на наиболее верный, неподводивший нас способ определения возраста постройки, а именно на архитектурно-художественный анализ. Оттого-то мы могли поверить, что бревна от дома Кошкина хранили память о звоне топоров царских плотников. Но если бревна гораздо моложе, разве это умаляет их достоинство, их очевидное место в лучшей постройке, украсившей бы музей деревянного зодчества?

Идея организации на основе села Коломенского национального архитектурно-этнографического парка должна найти реальное воплощение в облике сохраненных улиц села. Нет ныне дома Кошкина и нет материалов для его восстановления. Никто не обмерил и не сфотографировал дом перед сломом. С тем же равнодушием можно потерять и остальные уникальные постройки села.

Мы не ратуем за сохранение всего безвозвратно уходящего, но коли уж дошел до наших дней мир крестьянского жилища в селе Коломенском, то легче сохранить его для музейного показа, чем перевозить в заповедную зону откуда-то издалека подобные крестьянские усадьбы. Ведь не одно село Коломенское уцелело на территории Москвы. Здесь же по соседству расположено и село Дьяковское.

Мы шли на Дьяковское через деревню Садовую или, как сообщали некоторые таблички на фасадах домов, по улице Новая Штатная. По сути дела, порядок домов в деревне являлся продолжением Большой улицы села Коломенского и тянулся на километр вверх к Каширскому шоссе и далее через переезд еще на километр вниз по склону возвышенности. По ту сторону шоссе часть домов уже была снесена. Остальные ждали своей очереди.

Застройка деревни Садовой, судя по второму ее названию, не отличалась патриархальной давностью. Большие сады по обеим сторонам улицы, очевидно, объясняют название деревни. Да, судьба деревни решена, но один или два дома бывшей деревни можно смело предложить для показа в музее деревянного зодчества.

До сих пор не ясно будущее села Дьяковского. Хотя оно не имеет такого количества старинных изб, как село Коломенское, но три-четыре крестьянские усадьбы заслуживают самого пристального внимания, а особенно планировка села с тремя порядками домов, сходящихся лучами к выдающемуся памятнику древнерусского зодчества - церкви XVI столетия, предтече Покровского собора на Красной площади. Пожалуй, мы не преувеличим оценку усадьбы под № 46. Два дома-близнеца объединены едиными воротами. Рубленные из солидных бревен избы производят внушительное впечатление. Торцы избяных срубов закрывает широкая доска-прибоина с глухой резьбой солнечного диска. По краям доски змеится орнаментальная плетенка. По славянской мифологии, плетенка должна олицетворять бегущие волны. Как солнце, так и вода у славян - символы жизни, но вряд ли вдавался мастер в мифологию. Он украшал свою избу по велению красоты и чаянию лучшей доли. Вспомните русский сказочный эпос. Герои сказок рвутся к царственному Солнцу, особенно удачливые женятся на его дочерях. Большей удачи не бывает.

Так пусть «светит солнце» на наличниках окон! Пусть в зимние хмурые дни, когда так пронизывает ветер, стелющий поземку, говорят резные солнца о несбыточной жизни, где никогда не кончается красное лето.

Орнамент резных солнц на крупных лобовых досках наличников двух домов схож, но на окнах избы слева более замысловат, искуснее в исполнении. По декору видно, что мастер играючи владел сочетанием техник трехгранновыемочной рези с плоской. Его долото шло легко, «отваливая» ненужный материал и выявляя замысел рисунка. До сих пор не сумели зализать ветры изящную грань вихрящегося «луча».

Другие дома села по типу одинаковы, с менее искусной резьбой наличников, но также оригинальной.

Превратить бывший окраинный уголок Москвы в заповедный национальный парк. Разумеется, придется вложить много труда и средств для придания дворцовым приселкам музейного вида. Но стоит ли говорить, что это окупится сторицей? А если позволить себе помечтать и увидеть в Коломенском возрожденный теремной дворец Алексея Михайловича? Думаете, дерзкая мысль? Но ведь есть материалы для реконструкции дворца. Мы знаем и расположение и назначение каждой из двухсот семидесяти его комнат в три тысячи окон. Существует модель дворца. Есть старинные гравюры, запечатлевшие его внешний облик.

Без восстановленного дворца трудно представить нашему современнику теремную Древнюю Русь. Мы имеем культовые постройки того времени, а вот образцов гражданского зодчества у нас экспонируется ничтожно мало.

Итак, пройдя по бывшим дворцовым приселкам, мы убедились, что и в самой Москве находятся исключительно интересные постройки деревянного народного зодчества. Конечно, время не обошло бывшие дворцовые приселки стороной. И если реставрация внешнего вида изб не столь сложна, то восстановить первоначальный облик интерьера гораздо труднее. В самом деле, как мы можем вернуть избе утраченную обстановку, когда от курной печи остался под обоями лишь закопченный потолок, а от воронцов и лавок лишь следы врубок. Вроде бы неизменен традиционный набор предметов в обжитой избе, но при всей кажущейся однородности деталей интерьера они все же различно выверены для каждого дома. Казалось бы, русские печи как две капли воды схожи друг с другом, но стоит только взяться за карандаш и рулетку, как тут же замечаешь разницу не только в размерах, но и в особенностях внешнего вида любой из печей в избах одной деревни, на одной же улице.

Кажущаяся однородность при сугубой индивидуальности - эта черта присуща всему народному творчеству. В который раз нам пришлось убедиться в этом при реконструкции двух мемориальных крестьянских усадеб в Государственном историческом заповеднике «Горки Ленинские».

Из подмосковных достопамятных мест, связанных с именем Владимира Ильича Ленина, наибольшей известностью пользуются Горки Ленинские. Из всех республик Советского Союза, из ближних и дальних стран приезжают сюда люди, чтобы войти в дом с белыми колоннами, уютно расположившийся на крутом холме по-над двумя прудами.

Здесь Владимир Ильич поправлялся после тяжелого ранения, отдыхал, охотился в окрестностях Горок, здесь работал и написал последние свои произведения, здесь умер вождь мирового пролетариата, основатель первого в мире социалистического государства.

Представьте наше волнение, когда мы получили проектное задание на восстановление двух крестьянских домов, в которых бывал Владимир Ильич Ленин: дом лесника Брикошина в деревне Богданове, в котором Владимир Ильич отдыхал после лесных прогулок, и дом крестьянина Шульгина в деревне Горки, где Ленин выступил перед крестьянами.

К сожалению, дом Брикошина не дошел до нашего времени, а дом Шульгина потерял первоначальный облик из-за последующих переделок.

Наибольшую трудность представляло восстановление усадьбы Брикошина. Фотографий мемориального дома обнаружить не удалось. Их просто никогда не существовало, а те, что нам показывали, были сделаны позже, когда дом был уже не тот. Но время нас не ждало. Мы начали исследования для выполнения проекта реконструкции усадьбы лесника. Постепенно, шаг за шагом перед нами возникал вид де-ревни Богданове тех давних и таких близких дней.

С 1920 по 1922 год В. И. Ленин постоянно проводил свои отпуска и воскресный отдых в Горках. Н. К. Крупская вспоминает: «В автомобиле в сентябре и октябре ездили много. Владимир Ильич любил лес, простор и охотно ездил на прогулки, указывая, куда надо ехать. Местность он хорошо знал».

Деревня Богданово была самым отдаленным пунктом автомобильных путешествий по окрестностям Горок. В. И. Ленин вместе с Надеждой Константиновной Крупской, Марией Ильиничной и Дмитрием Ильичом Ульяновыми неоднократно бывал в Богданове. Шофером у Владимира Ильича был С. К. Гиль. Оставив автомобиль у дома Брикошина, группа уходила в ближние леса. После прогулки возвращались в Богданово и отдыхали за чаем в палисаднике перед домом лесника.

После смерти в 1927 году лесника его сыновья обратились в сельсовет с просьбой помочь выстроить новый дом взамен обветшавшего старого. Просьба была удовлетворена, и в 1928 году Брикошиным на месте старой избы срубили новую, разумеется не помышляя сохранить облик мемориального дома.

Новая изба была крыта железом, а вместо фронтона на главный фасад вышло чердачное окно крыши колпаком.

Перед Великой Отечественной войной изба горела, но была починена и не изменила своего облика вплоть до конца 50-х годов. В начале 60-х годов ее разобрали и частично на ее месте и на площадке старого гумна возвели новый кирпичный дом, который и стоит до сих пор под № 8 в уличном порядке.

В деревне Богданово все же сохранились дома - свидетели приездов Владимира Ильича. Из них особенно надо выделить постройки под № 13, 59 и 63. Они послужили нам аналогами для реконструкции дома Брикошина. У характерных односрубных изб изменилась лишь кровля (вместо соломы они крыты толем), но внешний вид открытых срубов, наличники окон и русские беленые печи в избах напомнили нам давнюю деревню Богданово в пору наездов сюда В. И. Ленина.

Порядок домов в деревне образован из трех улиц. Их перекресток сошелся в центре Богданова. Отсюда улицы уходят проселками к Володарскому шоссе, Горкам Ленинским, к бывшему Крестовоздвиженскому монастырю в селе Лукине, ансамбль которого вошел в черту заповедника.

Как мало нынешние улицы Богданова напоминают о том, казалось, столь недавнем времени, когда черный лимузин № 236, приводя в неописуемый восторг ораву босоногих ребятишек, въезжал в деревню. Станислав Казимирович Гиль, пристально следя за неровностями дороги, останавливал машину у неприметной избы лесника.

Современное Богданово расступилось домами в широкую улицу. Асфальтирована не только проезжая часть дороги, но и пешеходные тропы на обочинах. Не рубленые избы определяют сейчас лицо деревни, а кирпичные дома-коттеджи. . И затерялись в современной застройке Богданова три старые избы под № 13, 59 и 63, потемневшие открытые срубы которых сохранились со времени приездов Владимира Ильича.

А вот и владение под № 8 - усадьба Брикошиных. На месте клетской избы стоит одноэтажный краснокирпичный дом, новая жизнь преобразила быт некогда захолустной деревни. Нашей же задачей было восстановить частицу ушедшего мира - избу с русской печью, гумном и жердевыми пряслами забора, восстановить точно, с научной подлинностью. Существовал снимок, запечатлевший второй дом Брикошиных, построенный в 1928 году при содействии Н. К. Крупской, но этот дом резко отличался от предыдущего. И все же снимок представлял для нас интерес. На пожелтевшей фотографии слева от вновь построенного дома проглядывал соседний дом Ремизовых, который, по утверждению старожилов, был схож с домом лесника.

Мы увеличили снимок. Теперь была ясно видна правая половина соседнего дома: крытый соломой скат крыши, пристройка обширных сеней с открытым крыльцом, окно, обращенное к сеням, часть рубленого фронтона со слеговой кровлей, чуть поодаль от дома также крытая соломой четырехскатная хозяйственная постройка.

Этих примет было более чем достаточно для определения типа избы Ремизовых. То была двухчастная изба с зимней и летней половинами, с тремя окнами по фасаду не обшитого тесом открытого сруба. И хотя по полученным данным можно было восстановить избу лесника, нам все же хотелось найти более точное свидетельство. Скоро к первым сведениям прибавился интереснейший рассказ сына лесника- Павла Григорьевича Брикошина. Правда, он был 1918 года рождения и не помнил ту давнюю пору, но дом своего Детства, стоявший до 1928 года, он смог описать.

Семья Брикошиных состояла тогда из десяти человек (родители, шесть братьев и две сестры; четверо братьев погибли во время Великой Отечественной войны). Естественно, что столь большая семья с трудом размещалась на зиму в односрубной избе. Летом было проще. Ночевать дети уходили на холодную половину, сруб жилой части был рублен без фундамента, на земляной присыпке. Сени рублены в полбревна (из плах). Кровля дома была соломенной «под щетку». Крыша фронтоном. Перед домом располагался палисадник, где летом пили чай, отдыхали.

За домом была вытоптана площадка для гумна, где обмолачивали зерно. За гумном начинался небольшой вишневый сад, за которым зеленела лужайка и кустились грядки лука, моркови и прочего.

Слева от дома, в глубине усадьбы, стоял сарай. К избе двухрядной связью был пристроен хозяйственный двор, где содержалась скотина. Причем между жилым срубом и хозяйственным двором могла проехать телега.

Чело печи выходило в сени. В избе между тушей печи и стеной стояла деревянная кровать родителей. Полатей в доме не было. Полы дощатые, некрашеные. Потолок также дощатый, но каковы были стены внутри избы - тесаные или бревна оставлены круглыми,- Брикошин не помнит.

В избе, примерной площадью 6X7 аршин, стоял просторный - для обедов большой семьи - стол. По периметру стен располагались лавки.

Павел Григорьевич особенно хорошо помнил вместительный сводчатый, из дикого камня погреб. Очевидно, детские впечатления о таинственном темном подполье, где хранились вкусные вещи, строго охраняемые старичком домовым, надолго остались в памяти.

Мы сравнили рассказ П. Г. Брикошина со свидетельствами других старожилов деревни. Обнаружились расхождения, но в мелочах. Ссылаясь на свои избы, старожилы утверждали, что у Брикошиных стены в избе были гладкотеса-ные. Потолок покоился на двух балках-матицах заподлицо с накатом из пластин (плах). Пол также был не дощатым, а из пластин.

В жителях деревни Богданове мы нашли живое участие, активное желание помочь нам воссоздать частичку канувшего в историю крестьянского быта. Еще бы, их родовая деревня была связана с именем Ленина, и они очень гордились этим.

На наш вопрос, какая же из трех сохранившихся старых изб наиболее близка к облику дома Брикошиных, отвечали всем миром, споря и горячась. Выходило, что изба № 13 чуть крупнее избы лесника, изба № 63 - несколько меньше, а под № 59 вроде бы в самый раз, но утверждать никто не брался.

С охотного согласия хозяев мы начали внимательно изучать эти избы, и здесь нам пришлось непосредственно познать нестандартный мир плотницкого искусства. Казалось, все три избы были схожи между собою, но как в трех сестрах видишь одновременно общее и индивидуальное, так и избы при внимательном знакомстве разнились друг от друга.

Лицо избы - русская печь. Вот она-то и задает определенный настрой дому: чело каждой печи выглядит особо, мы бы сказали - имеет свое выражение. Нам печное чело представляется одушевленным. Мы разговаривали с печью: «Добрый великан, поедающий дрова и отдающий людям тепло, ты сохранил под побелкой тепло рук клавшего тебя мастера. В зимние сумерки, когда на улице завывает вьюга, с каким наслаждением мы протягиваем озябшие руки к жаровому челу. Ты уходишь из нашей жизни. Ты стоишь на пороге, прощаясь с нами. Редко, редко встретишь тебя, проходя по селам и весям Подмосковья. Мир тебе! Ты останешься в нашей памяти, и мы всегда помянем добрым словом у современных отопительных приборов старую добрую русскую печь».

А между тем зримый образ брикошинского дома просился на бумагу. В эскизе получилась изба - родная сестра соседней ремизовской, что проглядывала на старой фотографии. Мы исходили из того, что вряд ли могли быть существенные отклонения при постройке домов в одной середняцкой деревне.

«Дом такой, как этот»,- указывая на часть ремизовской избы на архивном снимке, говорили старожилы. И это так утвердилось в нашем сознании, что, уже не сомневаясь, мы выполнили в эскизе подобный вариант избы, подчиненный, по нашему разумению, ритму застройки улицы: крыльцо, как у соседей, справа от избы, хозяйственный двор - слева. И находились мы в этом заблуждении вплоть до встречи с Екатериной Алексеевной Сметаниной, в девичестве Брикошиной.

Наш разговор случился в старой избе № 13 у хозяйки - Сметаниной Анны Михайловны. Екатерина Алексеевна отличалась от предыдущих повествователей необыкновенной зрительной памятью и ясностью мысли. Родилась она в Богданове в 1908 году. А на наше удивление девичьей фамилией отвечала просто: «Родня, только дальняя сродственница». Что ж, у нас целые деревни и села могут состоять из жителей одной фамилии.

- Помню, что машина у Владимира Ильича была черная,- рассказывает Екатерина Алексеевна.- Очень мы дивились на эту машину, оттого и хорошо запомнилась. А дом у Брикошиных обычный был. Меньше этого. Этот-то семь на восемь аршин, а у них, должно быть, семь на шесть аршин.

Хозяйка дома, где шел наш разговор, внимательно слушала Екатерину Алексеевну. Анне Михайловне семьдесят семь лет, но она не была свидетельницей приездов в деревню Владимира Ильича. Впрочем, избу Брикошиных она хорошо помнила и часто дополняла свою родственницу. Ее изба по расположению крыльца и хозяйственного двора как раз отвечала нашему эскизу дома Брикошиных, и мы, показывая рисунок женщинам, ожидали ответа: «Да, такой же был дом Брикошиных». Но Екатерина Алексеевна, бегло взглянув на рисунок, тут же нас поправила: «А крыльцо у них точно такое же, но только не с правой стороны, а наоборот. Сейчас в избе у Анны Михайловны дверь выходит во двор, а вот если вместо двора будет крыльцо, тогда все, как у них, станет».

Трудно сразу отказаться от сложившегося в нашем воображении облика мемориального дома. Ведь и Екатерина Алексеевна может ошибаться. Еще раз переспрашиваем ее, предлагая внимательнее вглядеться в наш рисунок. Но Екатерина Алексеевна решительно стоит на своем.

- Ну проще сказать, крыльцо у Брикошиных к Ремизовым выходило, а двор к соседям справа. Владимир Ильич любил еще с Ремизовой поговорить и выходил к ней с крылечка.

Последние ее слова окончательно перечеркивают наш рисунок. Как же мы не обратили внимания на живучесть традиционной планировки крестьянской усадьбы?! Даже у двух нынешних кирпичных домов, построенных на ремизовской и брикошинской усадьбах, крыльца смотрят друг на друга, как и полвека назад.

- А дома стояли ближе к улице, чем ныне,- добавляет Екатерина Алексеевна. И нам становится ясно, отчего несколько старых домов на Володарском проселке выбежали почти к самой дороге. Новая красная линия застройки отошла подальше от оживленной нынче улицы со снующими автомобилями, мотоциклами, тракторами. Загородились кирпичные дома от неспокойного проселка вишневыми садами, а раньше не было в этом нужды. Не велик скрип тележный.

Приезжайте в Богданове весной, когда вишневый цвет, будто нежданно выпавший снег, покроет сады. Приезжайте и летом, в пору наливающихся плодов. Другой вид у деревенской улицы. Не сравнишь ее с тем пыльным, окаймленным жердевыми пряслами проселком, протянувшимся мимо серых изб и скрывшегося в окрестных березняках.

А березняки остались... Они чуть поредели и подались от деревни. Но пошла и повзрослела молодая поросль. В хорошую погоду, когда оглядываешь из деревни бегущие к горизонту пашни, то у слияния голубого неба с землей светятся белоствольные хороводы берез. Отсюда начинается грибная сторона. Кто из москвичей не бывал или не слышал о сказочном грибном царстве, раскинувшемся в здешних местах? Уходят березняки к Барыбину, Михневу и далее к напевной Оке, чтобы тут, у Каширы, приостановить свой бег и замереть на крутых изволоках очарованными широкими окскими плесами.

А здесь, в пойме меньшой Пахры, живет деревня Богданове. Сумеем ли восстановить доподлинный облик мемориальной избы?

Мы разработали новый проект мемориальной избы и утвердили его во всех высоких инстанциях. Конечно, мы не добивались ювелирной точности при восстановлении облика избы лесника, ибо быть того не может. Для нас важен образ, именно восстановленный образ глемориальной предметной среды.

Возьмите, к примеру, русскую печь. Только печь, не говоря о всей избе. Натурными обследованиями мы выявили закономерность отношения объема печи к пространству жилого помещения. Была подмечена также местная особенность в устройстве печей в деревне Богданове и окрестных поселениях в бассейне реки Пахры. Близость старинных мячковских каменоломен позволила здешним крестьянам делать не только фундаменты, погреба и цоколи изб, но и ладить под печи из белого камня. А в избе № 63 вся печь сложена из циклопических каменных блоков с широкой плитой. Эта печь вот уже почти сто лет служит крестьянскому роду Брагиных. Она обогревала и кормила, лечила и мыла. Нашему современнику невозможно представить, как это можно мыться в узкой пещере печи!

- Еще бы! - рассказывала нам Екатерина Алексеевна.- А я хорошо помню, как мы вдвоем с бабушкой мылись в печи. Жарко натопим. Уголья из печи выметем. Ополоснем. Постелем соломки, и сидишь паришься с веничком.

«Ну и ну!»,- сокрушенно качаем мы головами, озирая отверстие печного устья (Часто в деревнях печное устье называют хайлом.) размером тридцать на сорок сантиметров. Каков же был в недалеком прошлом быт крестьян деревни Богданове, если банька с каменкой на усадьбе считалась непозволительной роскошью! Не от хорошей жизни залезал бедняк в эту жутковатую, объемом чуть более полутора кубических метров, пышущую жаром пещеру.

Словом, образ печи в доме лесника для нас определился. Мы знали, как кладут печь. Знали, что только глиной обмазывают кирпичи в печной кладке, ибо известковые растворы пропускают углекислый газ. Старожилы обещали нам, что при нужде, они найдут мастера-печника, который сложит печь для брикошинской усадьбы. Но когда мы завели разговор о таком умельце, который смог бы покрыть избу и сарай соломой, богдановцы пожали плечами. Слишком давним делом казались им соломенные кровли, все мастера перевелись в округе.

Какая солома идет в дело, каким способом ее перевязывают и укладывают на слеги, смутно помнили старожилы и не могли ответить наверное (Следует заметить, что отсутствие такого мастера в Шушенском не позволило реставраторам ввести в генеральный план музея-заповедника «Сибирская ссылка В. И Ленина» ни одной хозяйственной постройки под соломенной кровлей.). Действительно, попробуйте найти ныне соломенные избы. Разве что мелькнет где-либо в глубинках сарай или двор с остатками соломы на крыше, а когда их крыли и как это делалось, никто не помнит. Но, как говорится, слухами земля полнится. И мы однажды услышали от товарищей-архитекторов, что сравнительно недалеко, в Чеховском районе, есть село Ивановское, где якобы до сих пор крыши соломой кроют. Мы отправились туда немедленно.

От железнодорожной станции в Чехове до села Ивановского всего лишь два километра. И мы пошли вдоль берега малой речушки со странным названием Никажель.

По упругой тропе вдоль этой быстрой речки вышли мы к деревеньке Беляево. Когда-то за околицей шумела вода в мельничных колесах. Но от срубов мельниц остались лишь широкие промоины с омутами да столбы свай.

По другую сторону дороги стояли любопытные соломенные под жердь шалашики, прикрывая картофельные погребки. Они так живо напоминали деревенских мальчуганов, играющих в бабки, с картины В. Маковского. Пшеничные волосы, льняные рубашонки, подпоясанные бечевками...

Перейдя речку по деревянному мосту, мы сразу увидели ориентир Ивановского - громоздкий объем краснокирпичной церкви, построенной в селе в начале XX века. Сооружена сия храмина на доброхотные даяния фабриканта Медведева. Им же построена и двухэтажная школа рядом с храмом. На медведевские предприятия в Лопасне нужна была дешевая рабочая сила. Большое село Ивановское в избытке поставляло ее.

Новый быт, новые дома под железными крышами. Срублены они по традиции, с тремя красными окнами по фасадам. Это проверено временем и наиболее удобно для освещения жилой комнаты площадью в среднем 6X7 аршин (около 20 кв. м) и более.

Украшены дома села простыми наличниками без знаменитых плотницких солнц. Облик домов выдает в основном послевоенную стройку. Но, приглядевшись, замечаем, как из-за свежевыкрашенных фасадов то здесь, то там выглядывают желтые с серебристым отливом крыши амбарчиков, сараев... И вдруг в глаза бросилась высокая соломенная кровля над большой избой!

Значит, еще живы умельцы! Еще не забыли секретов старинного ремесла. Каков же он, этот мастер? Какова его речь? Чем живет он в нашем мире реактивных лайнеров и всепронзающих лазерных лучей?

И вот мы уже возле самого дома, с любопытством разглядываем плотные ряды с любовью уложенной соломенной кровли. По планировке дом обычный, трехчастный, то есть состоит из теплой избы и холодной клети, объединенных сенями. Окна холодной половины обрамлены простыми наличниками с широкими лобовыми досками, но резьбы на них нет. Зато на окнах теплого жилья расцвел легкомысленный орнамент пропиловочной рези.

Крылечко также крыто соломой на два ската. Войдя в Дом и познакомившись с хозяйкой, жадно разглядываем избу внутри. Но ничего примечательного из арсенала народного творчества не видим. Русская печь переложена и совмещена с плитой. Стены оклеены обоями. Городская мебель. Если бы не печь, и не примешь эту комнату за деревенское жилье.

- Кто же вам такую крышу сделал? - спрашиваем у хозяйки.

- Да вот сосед напротив. Матвеев Иван Михайлович... Торопливо попрощавшись, мы вышли из избы и тут же увидели у противоположного дома в белой рубахе самого Ивана Михайловича. Оказывается, он давно заметил наши фотоаппараты. Мы зашагали навстречу, с удивлением отмечая, что крыша его дома была все-таки железной.

Иван Михайлович оказался человеком общительным, радушным. Он живо начал рассказывать о своем увлечении соломенными кровлями. Крышу он сделал соседке еще лет двадцать назад, а недавно лишь подновил верхние два ряда соломы.

- А что ей, крыше, сделается. С соломы как с гуся вода,- ответил мастер на вопрос о прочности соломенной кровли.- И не стоит понимать, будто от бедности кроем мы избы соломой. Дело в том, что зимой под соломенной крышей теплее, а летом - прохладнее.

Показал Иван Михайлович и свой инструмент - щетку, очень похожую на рифленый рубель для выколачивания белья при стирке, но только с ручкой в центре оборотной стороны. К торцу щетки был прилажен металлический гребень. Им-то и разглаживал мастер укладываемые на крышу ряды соломы.

К Ивану Михайловичу перешло увлечение соломенными кровлями от деда. Знал мастерство и его отец, но он давно погиб, еще в первую империалистическую. Сам же Иван Михайлович 1914 года рождения, инвалид Великой Отечественной. До настоящего времени работал в колхозе шофером (и это с протезом!), но не забывал соломенные кровли и с радостью брался за такую работу, когда его по старой памяти просили односельчане. А свой дом перекрыл все-таки железом. Отчего так?

- Это наш колхоз выделил мне железо как фронтовику-инвалиду, иначе и свой дом покрыл бы соломой. Но поди попробуй нынче ее разыщи! Ведь не всякая солома пойдет в дело. Издавна для крыш брали только ржаную солому и только серпом убранную. А машина ломает ржаной стебель, не о соломенной же кровле думает комбайн,- смеется Иван

Михайлович, а потом добавляет: - А в наших окрестностях рожь почти не сеют. Колхозы в основном животноводческие и свои поля засевают клевером и люпином.

Да, не столь уж часто Ивану Михайловичу приходится брать в руки свою щетку. Мы благоговейно передаем ее из рук в руки, стертую, но еще годную к делу. Теперь нам зримее стал образ соломенных кровель, называемых по разному из-за разности техник: «под щетку» и «под жердь».

Мы нашли мастера, который поможет воссоздать мемориальную избу, в которой не раз бывал В. И. Ленин. Иван Михайлович согласился, не стал ссылаться на фронтовое увечье. «Для такого дела я новую щетку сделаю. Как же, как же, в самих Горках работать»,- говорил он, заметно волнуясь.

Действительно, разве мог ожидать народный умелец, что понадобится его редкое ныне мастерство для ответственной работы в Государственном историческом заповеднике «Горки Ленинские»!

Реконструкция дома крестьянина Шульгина в деревне Горки разительно отличалась от нашей работы в Богданове. Дом Шульгина был одним из двух пятистенных домов, крытых железом, на всю растянувшуюся вдоль Каширского большака деревню. Сам Шульгин перед революцией только назывался крестьянином, он уходил на отхожий промысел в Москву. Его дом стоял на краю деревни, и из небольшого приусадебного фруктового сада открывался вид на окрестные леса и поля.

Давно уже вошел сильно перестроенный впоследствии дом Шульгина в современную застройку поселка. Каширский тракт обернулся быстрым шоссе. Летят вдоль ухоженных домов поселка автомобили, а когда-то...

9 января 1921 года по приглашению крестьян деревни Горки в доме Шульгина выступил с докладом о текущем моменте В. И. Ленин. Доклад продолжался около двух часов. Владимир Ильич рассказывал о международном положении, о решениях VIII съезда Советов, о плане электрификации страны. Затем Ленин ответил на многочисленные вопросы крестьян.

Тогда же у Владимира Ильича возникла мысль провести в деревню Горки электричество из бывшей усадьбы Моро-зовой-Рейнбот. Ленин взял на себя контроль за осуществлением этого замысла, и с его активной помощью к июлю того же года деревня была электрифицирована.

К сожалению, дом, в котором выступал В. И. Ленин, не дошел до нашего времени. Две существенные перестройки - в 1935 и 1957 годах - не только изменили его облик, но и не сохранили основных архитектурных элементов постройки. От старого дома, построенного еще в 1912-1913 годах, остались лишь оштукатуренный с западного фасада цоколь белокаменного фундамента, двупольные (двустворчатые) филенчатые двери, два наличника на нынешней северной террасе да еще часть карниза с северо-западной стороны главного фасада существующего дома.

Помимо многочисленных описаний памятного вечера сохранилась фотография мемориального дома, снятого с юго-западного угла усадьбы, то есть со стороны Каширского шоссе. Снимок был далек от совершенства. Негатива не было. Но бережно сохраняемая любительская фотография все же давала возможность с определенной точностью произвести реконструкцию дома.

Большим подспорьем для нас оказались частые встречи с младшим сыном Шульгина Василием Васильевичем. Он хорошо помнил дом и усадьбу 1921 года. В ту пору ему было тринадцать лет.

В последующем Василий Васильевич, оставшись хозяином дома, сам занимался его переделками и, довольно-таки основательно разбираясь в плотницком деле, смог подробно рассказать нам, каким же был дом в те далекие годы.

Усадьба Шульгиных была достаточно обширной (примерно 30 соток) и принадлежала к середняцкому хозяйству. На территории ее помимо жилого дома располагались рига, сарай, баня, около двенадцати ульев, кусты черной смородины, небольшие яблоневый (примерно восемь деревьев) и вишневый сады. Перед жилым домом находился палисадник, отгороженный от большака забором-штакетником.

В начале строительства дома была рублена одна клеть. Через год к ней прирубили вторую и, очевидно, тогда же к образовавшемуся пятистенку пристроили сруб хозяйственного двора. Жилой сруб покрыли железом, окрашенным зеленой краской, сруб двора - соломой под щетку.

Стены открытого жилого сруба, рубленного «в лапу», были установлены на бутовом фундаменте с белокаменным цоколем. Углы сруба зашили вертикальными тесинами-прибоинами. Снаружи дом выкрасили охрой.

На крыше главного, западного, фасада на Каширский большак выходило два слуховых окна. Протяженность дома составляла 20 аршин (14 м 20 см).

Помещения дома делились на летнюю часть, далее через сени - на первую комнату, разделенную перегородками на кухню, где стояла русская печь, обращенная челом ко двору, на прихожую и спальню. Вторая комната была равна по площади первой (7 X 7 аршин). Здесь и произошла встреча крестьян с В. И. Лениным.

Мы мысленно восстанавливаем рассказы Василия Васильевича Шульгина. Будто тогда вместе с ним, подростком, осторожно переступаем по свежевымытым некрашеным половицам пола, чтобы забраться на печь и, не путаясь под ногами у взрослых, слушать и слушать эти такие взрослые, сразу непонятные, но захватывающие дух уверенные горячие слова о близкой будущей жизни. Какая она будет, эта жизнь, вряд ли представлял себе подросток, но то, что она будет иной, необычной, это он понимал, вглядываясь в знакомые лица своих деревенских, стараясь запомнить лицо человека, имя которого всегда слышал вместе с именем республики рабочих и крестьян.

В комнате у стола с точеными ножками стояло пять венских стульев. Владимир Ильич, раздевшись, подошел к столу, опустил раненую руку на круглую спинку стула. Двадцатилинейная керосиновая лампа «люкс», подверченная на полную мощность (для такого важного дела не жаль керосина!), висела над столом, и Владимир Ильич чуть щурился, оглядывая напряженные лица крестьян, рассевшихся на внесенных в дом лавках.

Круглая железная печь с неподходящим к данному собранию прозвищем «буржуйка», дышала жаром, и странно, ничегошеньки не понимая, что творится на грешной земле, взирали из красного угла лики святых. А в комнате перед мысленным взором каждого вставала молодая Республика Советов. Ей был нужен хлеб и уголь, ей был нужен электрический свет и еще многое другое, что не поднимешь врозь, ибо для этого нужна великая сила - союз крестьянства с пролетариатом.

Всю эту обстановку, или, как говорят архитекторы, предметную среду, необходимо было воссоздать для заповедника. Постепенно, будто прокручивалась назад кинолента, облику мемориального дома возвращался его первозданный БИД. И недалеко время, когда посетители смогут подняться по крыльцу, пройти сквозь подлинные двери и войти в комнату, освещенную керосиновой лампой. И тогда станет ощутимо ясно, как далеко ушла деревня Горки от той поры становления новой жизни, когда кружили голову мечты об электричестве и тракторах.

Государственный исторический заповедник «Горки Ленинские»- это не только мемориальные объекты, но и взятая под охрану окружающая природа с лиричной полноводной Пахрой, с чистыми березовыми лесами, со стройными соснами, высоко взметнувшими торжественные кроны, с полями и окаймляющими их околками молодой лесной поросли.

В заповедную территорию попадают и все ближайшие деревни, побывать в которых очень интересно. Ведь здесь сохранилось много домов - свидетелей тех далеких 20-х годов, когда пробуждалось крестьянство к новой, невиданной жизни.

Близ центральной усадьбы Горки вниз по течению Пахры расположилась на крутом берегу деревня Старое Сьяново. Дорога к деревне идет резкими перепадами, раскрывая на долину Пахры живописнейшие виды. Особенно хороша даль в сторону станции Ленинская. В мареве морозного воздуха будет чуть заметен высокий шпиль вокзала. Там, поодаль от мемориального комплекса, сохранилось до наших дней деревянное здание вокзала станции Герасимове. С этой станции в последний путь отправился траурный поезд. В холодный январский день 1924 года жители окрестных деревень прощались с Владимиром Ильичей Лениным.

Дорога в деревню тяжелая, круто берущая вверх. Но только нам открылись первые дома деревни, как мы тут же забыли про усталость. Дом под номером 8 принадлежал Н. П. Кутихиной, но хозяйки дома не было. Мы, пожалуй, набрели на самый древний дом в Ленинском районе. Рубленая изба настолько обветшала, что ее пришлось обмазать глиной и побелить наподобие мазанки. А в сущности, перед нами стояла изба с традиционной трехчастной композицией. Ее кровля, видимо, не раз переделывалась и не представляла художественного интереса. Самым главным в этой избе являлись ее наличники. Они как бы передавали нам чистую мелодию народного искусства. Рисунок наличников был таким четким и правильным, что казалось, будто не плотник их ладил, а ювелир.

Мы уже видели в Коломенском щедрый набор образцов глухой резьбы. Но здесь встретили настоящий праздник мастерства безвестного умельца. Если бы произведениям резчиков присуждать места, то этот наличник был бы, без сомнения, первый во всем Подмосковье. Сложность его резьбы подчеркнута строгими крестообразными знаками по углам лобовой доски. Но так сияют плотницкие солнца символом благополучия и счастья, что не остается места раздумьям о причинах появления суровых нот в общей мажорной композиции безвестного автора.

У Н. Лескова в его знаменитом сказе о тульском Левше в последней главе написано: «Собственное имя Левши, подобно именам многих величайших гениев, навсегда утрачено для потомства...» А жаль, очень жаль...

Обходим избу и за крыльцом на окнах холодной клети видим другие наличники, более простого сочного рисунка, состоящего из одного полукружия солнечного диска с широким выемом рельефа.

Дом оказался уникальным. А мы и не надеялись увидеть нечто подобное вблизи от центральной заповедной усадьбы. Впоследствии в южном Подмосковье мы таких изб не встречали.

Мы заходим в соседний дом № 10 к Егорову Степану Степановичу. Его дом аналогичен кутихинской избе, но наличники украшены витиеватой пропиловочной резьбой нового архитектурного направления 10-х годов XX века.

По выходе из деревни попалась нам на глаза еще мазанка, почти украинская. Действительно, юг в такой близости от Москвы уже четко влиял на облик селений.

Ниже по течению у деревни Новлинское река Пахра с шумом перекатывается через порог. Здесь ее перегораживает плотина. Вот и маленькая несудоходная Пахра работает с большой пользой для окрестных хозяйств. И сравнить нельзя эту плотину с мощью гигантов советской индустрии, но Новлинская электростанция была одной из первых, и в этом ее заслуга.

В деревне мы увидели дома почтенных возрастов, но не столь уж древние, все больше начала нашего века. Прорезные гуськи стройными рядами поддерживают свесы четырехскатных кровель, отбрасывая причудливые тени на зашитые вагонкой стены домов. Утомительное однообразие вроде бы разнообразных прорезных наличников. Каждый раз думаешь найти в них новый мотив, а отходишь, внутренне досадуя. Но вот мы подошли к дому № 23 и сразу угадали под обшивкой основательно рубленный сруб большого шестистенка.

Мы вошли в дом и познакомились с хозяйкой Лапшиной Марией Сергеевной. Высокие и просторные комнаты. Гладко-тесаные стены. Потолки из массивных плах, забранных между двумя матичными балками с искусными калевками по краям. Большая печь с кафельной стенкой, обращенной на «чистую», жилую половину.

Обычно в сени ведут двери с низкими косящатыми колодами, а здесь они высокие и широкие. Через сени мы попали в холодную часть. Она, как и полагается, без печи, с тремя окнами. Да, рублена изба капитально.

- А раньше еще и хоздвор был на всю длину дома,- вспоминает Мария Сергеевна.- Амбары, житница... Все на дрова во время войны пошло.

Обшивка сруба - дань моде - снижает выразительность постройки. Ее суховатый облик подчеркнут такими же суховатыми наличниками с небольшими солнышками, охваченными фронтончиками. Подобный шестистенок, развернутый вдоль улицы с двухрядной связью хозяйственного двора,- типичный представитель старой застройки южных районов Подмосковья.

От Новлинского Пахра поворачивает на северо-восток. Как-то вдруг ее левый крутой берег становится пологим, и вдали на правом берегу открывается высокая колокольня церкви в Колычеве. Наш путь к древнейшему селу проходит через деревню Чурилково, где, кроме одного, похожего на дом Лапшиной, жилья, мы не замечаем примечательной стройки. Зато отсюда открывается великолепнейший вид на древний памятник архитектуры в селе Колычеве. На высоком берегу Пахры вот уже триста лет без малого стоит белокаменный храм.

Больше древностей в селе нет. Мы прошлись по трем его улицам, выходящим к реке, к белокаменной церкви с красивыми наличниками, напоминающими морские раковины. Вспомнили историю села Колычева, которому вместе с соседней на той стороне Пахры деревней Шестово при Екатерине II был даже дан статус города, названного Никитском. Но все же Пахра не была той рекой, где, кроме Подольска, мог бы быть еще город, и вскоре Никитск упразднили.

Ныне село сплошь новое. Красиво выкрашенные мягкими пастельными тонами его дома облицованы керамзитовыми плитами, а вот прообраз изб они все же сохранили. Те же три окна по фасаду, а у некоторых окон устроено даже нечто подобное наличникам.

Через Пахру к деревне Шестово был перекинут мостик. Река продолжала разделять два населенных пункта, которые давно живут по соседству друг с другом и, пожалуй, не считают реку границей между собою. Состоит деревня Шестово из одного довольно-таки протяженного уличного порядка домов.

Мы как-то нехотя прошлись вдоль долгой улицы, не ожидая встречи с народным творчеством. И, выходя к околице, снисходительно покосились на утлую избушку, вросшую в землю. Но у этой неказистой с виду избенки под № 33 оказались прекрасные наличники с глубинной резьбой плотницких солнц. Правда, лучи были покрыты густым, чуть ли не в палец толщиной, слоем голубой масляной краски. Закрытые наглухо ставни окон свидетельствовали об отсутствии хозяев.

Такие двухчастные избы - жилая комната и сени - яркие памятники бедняцкого уклада дореволюционной деревни. Они скромны, но по-своему гордо поглядывают оконцами на дорогу. И здесь нам стало ясно, что при создании музеев народного деревянного зодчества напрасно мы забываем об этих бедняцких избах, а гонимся за большими домами, удивляющими нас плотницким мастерством. Верно ли? Так-то уж русская деревня состояла из шестистенков и пятистенков? Так ли уж по всем наличникам гуляла затейливая резьба? Порой в жизни и не до резного коня-охлупня на крыше. Рад будешь и обычной, простецкой избе.

Посмотрите, как милы эти скромные избы. Нет, они не убогие были! Народный строитель органически ощущал масштаб постройки, ту мерку, что отличает истинное произведение искусства. Да, искусства! Это не громко сказано, ибо к каждой вещи из предметного мира, ее окружавшего, мастер относился творчески, образно решая свое произведение; будь то сама изба или простая деревянная ложка.

От Шестова рукой подать до бывшего Лукина монастыря. Громада его собора розовеет в морозной дымке. Суждена собору и краснокирпичным стенам монастыря новая жизнь в Государственном историческом заповеднике «Горки Ленинские». Снова над собором, господствуя над просторами полей и березовых лесов, забелеют его пять глав, которые когда-то служили ориентиром на охоте Владимиру Ильичу и его спутникам.

От монастырского холма раскрывается живописнейшая панорама окрестностей. На юге, через Пахру, видна высокая колокольня в селе Колычеве, восточнее едва различимы избы деревни Куприянихи, а севернее, через долину, видна кромка березняка. Из того леса, охотясь вблизи от лесных местечек с трепетными для охотничьего сердца названиями Можжевеловая поляна и Горелый пень, и выходил Владимир Ильич с братом Дмитрием Ильичей. Перед ними возникало широкое поле и над всем матово светились под солнцем белые главы монастырского собора. Тогда охотники забирали вправо и направлялись в сторону Горок.

Поистине лирична природа южного Подмосковья. Спокойные, задумчивые речки, в которых летом отражаются плакучие ивы, а с высоких песчаных крутояров опрокинуты в воды кроны великанов сосен. Зимой же эти речки не угрюмы, а уютны и тянут к себе на чистый лед звонкоголосую детвору.

Пахра, Рожая, Лопасня... Что громкого в этих названиях? А с ними связаны великие имена в нашей культуре. Л. Н. Толстой, П. И. Чайковский, А. П. Чехов жили и творили на их тихих берегах, запечатлевали в своем творчестве каждый по-своему напевные пейзажи этих мест.

В прибрежных деревнях почти не сохранилось черт прежнего облика крестьянских построек. Время неумолимо диктует свои законы. Новый быт колхозных и совхозных поселков тяготеет к современному комфорту. Нередко среди полей видишь группу блочных, а то и кирпичных пятиэтажных домов - этакие микрогородки с собственной теплосетью и прочими атрибутами коммунального хозяйства.

Процесс влияния города на деревню начался давно, еще в капиталистической России. Тогда оно было чуждым селу и большей частью не считалось с удобством крестьянского жилья. Капиталистический рынок навязывал свою продукцию деревне. Ныне социальные условия жизни в корне другие. Процесс слияния города и деревни - процесс тонкий и требует деликатного подхода к работе зодчих села, социологов, экономистов. Глубокое изучение традиционных приемов в выборе места для поселений, строительной техники, отношения к материалу строительства - вот те непреложные правила, выполнение которых обеспечивает успех в формировании нового, социалистического облика села.

Когда впервые сходишь с автобуса в Мелихове, то сразу обращаешь внимание на ухоженный вид села. Дома сверкают свежею краской, будто поджидают дорогих гостей. Действительно, так оно и есть. Ведь в Мелихово едут не только со всех уголков Советского Союза, а со всего мира, отовсюду, где читают и любят Чехова.

Мы приехали в Мелихово в погожий весенний день. Лед на мелиховских прудах давно уже растаял. Земля подсохла, и травы, цветы, молодые листья деревьев набирали силу. Приехали мы поздновато. Музей закончил работу. На аллеях усадьбы было пустынно, тихо. Казалось, что семья Чеховых только что отошла ко сну, а в глубине сада в знаменитом флигеле, где родилась «Чайка», еще не спит Антон Павлович, дописывая последние строчки уходящего дня.

И мы ушли из усадьбы, чтобы никого не тревожить. Чеховское Мелихово - это своя тема. Здесь и чеховская лирика, и чеховское раздумье. И во всех произведениях писателя возникает перед нами удивительный чеховский пейзаж, созвучный с пейзажами Левитана. Так живо ощущаешь и сырость предзакатного вечера, и влажность утренних туманов над росными травами. Ищешь в окрестностях «чеховское настроение» и находишь в задумчивости мелиховских прудов.

...У этого малого прудика на окраине села, куда ранним утром приходил писатель, стоит редкая для Подмосковья деревянная церковь, рубленная в Мелихове еще в 1757 году. И она связана с именем писателя. И она была в кругу его мелиховских впечатлений. Правда, была не такой, как ныне, после реставрации, когда ей вернули ее древний облик, сняв обшивку, убрав купол, восстановив два восьмеричка над большим восьмериком.

В ней много общего с церковью в селе Веретьеве Талдомского района. И открытость восьмериков внутри вверх, и покрытие трапезной на три ската, и та же некоторая неуверенность плотников в завершении постройки. Что ж, в XVIII веке время былых эпических шатров миновало, а русский плотник продолжал рваться вверх. Срубил один восьмери-чок над большим - показалось мало. Срубил еще - показалось странным, непривычным глазу. И тогда увенчал свое произведение длинной шейкой с главкой.

Отражается в зеркале прудика старинная церковь. Ее бревна сохранили следы топора творца-плотника. Положишь ладонь на теплую, умытую дождями, обласканную ветрами и солнцем поверхность дерева и слышишь, слышишь удары закаленной стали.

Мелихово очаровывает. Здесь незримо присутствует чеховское настроение. И тогда не замечаешь худосочного узкого машинного теса восстановленной постройки, незавершенность оконных обрамлений, прощаешь и висящую на высоте двух метров дверь в церковь, будто не было раньше крыльца. Эти огрехи уходят на задний план, и в памяти остается главное - лиричный образ чеховской усадьбы и старинного села, где помнят и любят великого русского писателя, дорожат его именем.

В переделанных до неузнаваемости, более схожих с сараями, нежели с памятниками деревянного зодчества, из которых пытались вытравить сам дух народного творчества, узнавали мы порой вестников плотницкого мастерства. Так мы встретились и с церковью Николая Чудотворца в селе Васильевском Серпуховского района. Дорога туда либо прямая по Симферопольскому шоссе до 97-го километра, либо от Мелихова через совхоз «Новый быт», в прошлом Давыдова Пустынь, что на реке Лопасне. Эти дороги приведут к селу, расположившему свои дома на увале, окнами к омутам-прудикам речки Бирючевки.

Можно в село зайти и со стороны поля, если идти от станции Шарапова Охота. Впрочем, не ищите короткого пути. Дороги к селу так живописны, что и не заметишь лишних верст. А как великолепно там летом! Идешь вдоль сине-серебристых полей пшеницы и овса, через липовый подлесок и юную дубраву, следишь в звонком небе за жаворонком, а опустишь голову и видишь красные огоньки земляничных ягод. И все окрест настолько уравновешено и композиционно выверено, что так и просится в раму и в музей!

Вот и тихий погост, наводящий на элегические размышления. Вековые липы окружили деревянную полуразрушенную церковь XVII столетия. Сруб храма ушел в землю по окна, и его легко было принять за брошенный сарай. Лишь по «повалу», слегка выгнутым наружу верхним венцам четверика, угадывалось, что перед нами одно из древнейших произведений плотницкого мастерства.

Памятников деревянного культового зодчества XVII столетия в Подмосковье остались считанные единицы. Все они несут на себе печать времени. «Благолепные» переделки XIX века исказили их первоначальный облик. Но эти памятники при внимательном исследовании открывают уникальнейшие элементы народной архитектуры.

Впервые село Васильевское упоминается в 1627 году:

«...по писцовым книгам Серпуховского уезда в окологород-ном стану находилось поместье, за Ондреем Ивановым сыном Семеновым сельцо Васильевское». По числу построек: «в том его сельце двор его помещиков, да двор людской, два двора крестьян и два двора бобылей», сельцо мало чем отличалось от современного Васильевского, где основной доминантой является та же небольшая церковка, построенная Афанасием Андреевым - сыном Семеновым.

Об этой церкви известно, что «в 197 г. (1689) января в 29 день бил челом великому господину св. Патриарху стольник Афанасий Андреев сын Семенов. Обещался он-де построить вновь церковь деревянную во имя Николая Чудотворца в Серпуховском уезде, в окологородном стану, в вотчине своей, в сельце Васильевском, и по построении той церкви благословенная грамота ему дана. В 198 г. (1690) октября 24 дня, по указу св. Патриарха велено ту церковь новопостроенную освятить».

Конечно, говоря об этом памятнике, мы не можем утверждать, что он собой представлял в первоначальном виде. По-новления, характерные для второй половины XIX века, особенно сокрушительно прошлись по нему. Тем не менее приблизительную картину первоначального облика храма мы можем восстановить по сохранившемуся срубу и по оставшимся фрагментам и следам утраченных деталей, существующих на аналогичных памятниках.

Церковь в Васильевском представляет собой распространенный в Подмосковье простейший тип ярусного храма. Ее схема плана обычна: клеть, пятигранный прируб алтаря, рубленный в лапу, и на ширину клети храма прямоугольный притвор трапезной, соединенной с основным срубом редким строительным приемом «в крюк с потемком» (напоминает рубку в лапу, только из торца бревна вырубается треть древесины; применяется при внутренних соединениях).

Четверик храмовой части более высокий, чем прирубы, покрыт на четыре ската и имеет повал в пять венцов. Завершает храм низкий восьмерик, обычно венчающийся луковичной главкой на круглом барабане-шейке, а здесь покрытый металлической шлемовидной главой. Алтарный прируб храма пятискатный и также имеет повал. Крыша трапезной двускатная.

На срубе храма сохранились следы галереи: спил нижнего венца и следы врубок кровли на северном и западном фасадах. Также сохранились косящатое окно, обрамление двери выхода на галерею северного фасада храмовой части и следы аналогичной двери на западном фасаде трапезной. Переруб, отделяющий в интерьере церкви храмовую часть от трапезной, не сохранился.

Самым интересным элементом в этом переделанном храме явились потолочные резные балки-матицы. Их в церкви было три: две поддерживали потолок трапезной и одна - храмовой части. Дошедшие до нас в хорошей сохранности, они избежали поновления. Спасло балки то, что их оштукатурили вместе со стенами.

После расчистки и промывки балки поразили нас богатством геометрического орнамента. Они выполнены из прекрасной кондовой сосны с ярко выраженной текстурой. Все балки пятигранные. Четыре их грани украшены розетками, рисунок которых не повторяется. На балках трапезной он мелок. Рассчитан на восприятие с небольшого расстояния: ведь высота трапезной всего 2,5 метра.

Розетки, а их по пять штук на каждой грани, лентой опоясывают балку с четырех сторон. На пятой грани лежит потолок. Между розетками тело балки переходит в бочкообразные граненые утолщения. Последние перехвачены четырьмя поясками: две пары зубчатых поясков чередуются с парой поясков-жгутиков. Бочкообразные утолщения подходят к пояскам плавным переходом «в гусек».

В данном случае текстура дерева играет активную роль в украшении балки. Сбег годичных колец ствола начинается от центра бочек и переходит от широких и редких к более мелким и частым кольцам, что создает определенную динамику. Из тела балки как бы органически расцветает бутон-розетка, в которой текстура древесных волокон приобретает совершенно неожиданный, фантастически причудливый законченный рисунок.

В розетках разыгрываются вариации традиционного орнамента солнышка и растительного - лепестков. При первом же взгляде на рисунок вспоминаются резные украшения вологодских и олонецких прялок с богатой трехгранно-выемочной резьбой.

До настоящего времени на наличниках, причелинах, воротах старинных изб Подмосковья можно встретить аналогичные по мотивам орнаменты, но нигде мы не найдем такой сочной, доведенной до совершенства резьбы с великолепно выявленной текстурой материала и разнообразием рисунка.

Наше внимание к матичным балкам в церкви села Васильевского объясняется тем, что подобные архитектурные элементы не встречаются ни на одном из сохранившихся памятников деревянного зодчества. Не попадались нам и упоминания об аналогичных балках на утраченных памятниках. Тем не менее мы считаем, что это высокохудожественное решение не было чуждым народному зодчему и не пришло извне. Декоративная обработка дерева приемами глубинной резьбы широко была распространена при исполнении плотниками столбов галерей и крылец, а мотивы орнамента розеток встречались в большом количестве на архитектурных деталях крестьянских изб и предметах домашней утвари. Так что скорее можно говорить о незаурядном таланте резчика по дереву в церкви села Васильевского, прекрасно знавшего и чувствовавшего материал, владевшего выразительными приемами обработки дерева, а также о том, что в церковную догму народные мастера привносили живую струю своего понимания прекрасного и привычно земного.

Окрестные селения, особенно по берегам Лопасни в соседнем Ступинском районе, отличаются органической слитностью с природой. Здесь, может быть в силу известной отдаленности от большого города, меньше кричащих, спорящих с окружающей средой строительных материалов, примененных в сельской стройке. По конструкции крыши домов четырехскатные, так называемые «вальмовые». Дома же выстраиваются или перпендикулярно фасадами к улице, или продольно.

Более всего нас поразили хозяйственные постройки в деревне Сьяново. Правда, там не было ни риги, ни мельницы, но зато срубы ледников, утопленные в землю, амбары, крытые под жердь соломой, баньки на отшибе от домов - все в работе и все нужно сьяновцам до сих пор. И суть здесь не в этнографическом чуде, а в том, что живы еще традиции плотницкого искусства в наших селах, и разумно ли нам поспешно от них отказываться?

К Сьянову подступают леса, тянущиеся на много километров. В деревне нет старинных домов. Все дома или начала нашего века, или довоенные. Но зато здесь обилие, как говорят архитекторы, малых форм. Помимо десятка амбарчиков, традиционно крытых тесом, словно грибы, вырастают перед нами соломенные шалашики картофельных ям.

До сих пор стоят на особинке, взобравшись на холм, два амбарчика - «сиротские», так называют их в деревне. По всему видно, что они рубились искусным плотником, до того амбарчики ладно скроены и живописны. А сиротскими их называют оттого, что когда-то принадлежали они брату и сестре, оставшимся без родителей. Стояли эти две житницы, хранили самое ценное для крестьянина - хлеб.

А ныне в амбарчиках давно уже нет сусеков, да и где найдешь сейчас настоящую житницу? Не нужна она в нашей жизни с элеваторами и каждодневным свежим хлебом в магазинах. Хотя иногда, скучая по домашней выпечке, ставят старые женщины хлебы в русскую печь. Но это такая редкость, что нам лишь однажды довелось в долгих путешествиях по Подмосковью вкусить от самодельного каравая. Случилось это здесь же в Сьянове (счастливое для нас название, памятуя об одноименной деревне в Горках Ленинских) при следующих обстоятельствах.

- Устали поди?-неожиданно с участием спросила нас женщина на краю деревни.

- Попить бы,- ответили мы ей робко.

- Да заходите, молока попейте,- пригласила она.

Так мы и попробовали душистый домашний хлеб с парным молоком. Что сказать о крестьянском хлебе? Был каравай немного черствоват. Ведь не каждое утро печет хлебы хозяйка. Отличался ли на вкус ее хлеб от заводского? Сейчас трудно утверждать это смело, но тогда молоко казалось нектаром, хлеб - лучше всякого пирожного. И мы погружались в блаженную истому, отгоняя роящиеся сомнения в верности избранных путей. Зачем ходим, что ищем? Все ушло безвозвратно, как забытые старые песни. Да стоит ли в век индустрии и высотных домов со скоростными лифтами искать следы топора ушедшего навсегда старого мастера?

Так мы думали иногда, уставая на длинных дорогах. Так мы думали иногда, возвращаясь в Москву и не отсняв ни единого кадра фотопленки. Не по себе становилось нам, когда приходили сомнения: а не бросовым ли делом занимаемся?

- А что вы все на дома поглядываете? - спросила нас хозяйка. И тогда рассказали мы ей о своих поисках. Старались говорить доходчивее, боялись, что вдруг она, пожилая деревенская женщина, нас не поймет и тогда абсолютно станет ясна никчемность нашей затеи создать областной музей деревянного зодчества. Кому он будет нужен?

- Старельцы, значит,- обворожила наш слух редким словом хозяйка.

- Вот-вот,- обрадованно закивали мы, еще не вдаваясь в смысл незнакомого слова, но чувствуя по его благозвучию, что слово хорошее и глубокий смысл заложен в нем. А потом хозяйка при расставании немного поговорила с нами. Очень жаль, что не записали мы тогда ее образный язык, но смысл напутственных слов, если передать их современным книжным языком, был таков.

Старое уходит - этот процесс закономерен и необратим, но вместе со старым не должны исчезать традиции строительного мастерства, заключающиеся в любви к материалу, в умении поставить здание так, чтобы оно радовало глаз и органически вписывалось в окружающий пейзаж. Прекрасное обязательно должно быть в нашей повседневной жизни.

Подытоживая наши наблюдения в путешествиях по южному Подмосковью, можно сказать, что в облике народного жилища этих районов встречаются специфические черты архитектуры южной России. Трехчастные дома в селениях в основном расположены продольной стороной к улице. Очень редко, но попадаются соломенные кровли вальмовых крыш, несколько чаще - избы, крытые дранкой или тесом, а вообще дома крыты по-современному, железом.

Трехчастный тип жилища (изба, сени, клеть) сочетается с хозяйственными постройками либо двухрядной связью, либо поперечной, либо надворные строения стоят отдельно.

К наиболее древним постройкам относятся те же трехчастные дома, но с поперечным расположением к улице. Древнейшие кровли - самцовые, с наличниками окон, обработанными глухой резьбой с солнечными корунами.

Не сохранились и не отмечались нашими предшественниками дома с косящатыми и волоковыми окнами. Подобные древнейшие строительные приемы мы могли видеть лишь на памятнике XVII века - церкви в селе Васильевском.

Из других характерных типов жилища наиболее распространены в южном Подмосковье пятистенок, двухчастные избы (изба, сени). Избы же с покоеобразной связью, хотя и в обилии встречаются на южном направлении, распространены повсеместно в Подмосковье. Это тоже последние могикане мокрых дворов - примитивной планировки дореволюционной крестьянской усадьбы.

В целом же хотелось еще раз обратить внимание на определенное различие в облике народного жилища северного и южного Подмосковья, этих двух полярных направлений, тяготеющих к своим близлежащим областям - русскому Северу и Украине.